4 территориальная и социальная дифференциация языка. Территориальная, социальная и стилистическая дифференциация языка
Проблема социальной дифференциация языка имеет давнюю традицию в мировой лингвистике. Она берет свое начало с известного тезиса И. А. Бодуэна де Куртенэ о "горизонтальном" ^территориальном) и "вертикальном" (собственно социальном) членении языка [Бодуэн де Куртенэ 1968] 22 . Этой проблеме в первой трети XX в. уделяли внимание такие известные представители французской социологической школы в языкознании, как А. Мейе, ученики знаменитого швейцарского лингвиста Ф. де Соссюра – А. Сэшеэ и Ш. Балли, Ж. Вандриес (Бельгия), А. Матезиус и Б. Гавранек (Чехословакия), Э. Сепир (США), Дж. Фёрс (Англия) и другие. Значителен вклад в изучение этой проблемы отечественных языковедов – Е. Д. Поливанова, А. М. Селище-ва, Р. О. Шор, Л. П. Якубинского, Б. А. Ларина, В. М. Жирмунского, М. Н. Петерсона, В. В. Виноградова, Г. О. Винокура, М. М. Бахтина и других.
Для современного этапа разработки этой проблемы характерны следующие особенности:
1. Отказ от широко распространенного в прошлом прямолинейного взгляда на дифференциацию языка в связи с социальным расслоением общества. Согласно этому взгляду расслоение общества на классы прямо ведет к формированию классовых диалектов и "языков". Особенно отчетливо такая точка зрения была выражена А. М. Ивановым и Л. П. Якубинским в их книге "Очерки по языку" (1932), а также Л. П. Якубинским в работах "Язык пролетариата", "Язык крестьянства" и других, публиковавшихся в 1930-е годы в журнале "Литературная учеба".
Более убедительной и в настоящее время разделяемой большинством лингвистов является точка зрения, согласно которой природа и характер отношений между структурой общества и социальной структурой языка весьма сложны, непрямолинейны. В социальной дифференциации языка получает отражение не только и, может быть, даже не столько современное состояние общества, сколько предшествующие его состояния, характерные особенности его структуры и изменений этой структуры в прошлом, на разных этапах развития данного общества. В связи с этим необходимо помнить неоднократно высказывавшийся языковедами прошлого, но не утративший своей актуальности тезис о том, что темпы языкового развития значительно отстают от темпов развития общества, что язык в силу своего предназначения быть связующим звеном между несколькими сменяющими друг друга поколениями гораздо более консервативен, чем та или иная социальная структура.
"Социальная дифференциация языка данного общественного коллектива, – писал по этому поводу В. М. Жирмунский, – не может рассматриваться статически, в плоскости синхронного среза, без учета динамики социального развития языка [и, добавим, общества]. Язык данной эпохи, рассматриваемый в его социальной дифференциации, всегда представляет систему в движении, разные элементы которой в разной мере продуктивны и движутся с разной скоростью. Механическое сопоставление последовательного ряда синхронных срезов также не в состоянии воспроизвести динамику этого движения. Описывая структуру языка с точки зрения ее социальной дифференциации, мы должны учитывать ее прошлое и будущее, т. е. всю потенциальную перспективу ее социального развития" [Жирмунский 1969: 14].
2. С отказом от прямолинейной трактовки проблемы социальной дифференциации языка и признанием сложности социально-языковых связей сопряжена другая особенность разработки указанной проблемы в современном языкознании: при общей тенденции к выявлению системных связей между языком и обществом социолингвисты указывают на механистичность и априоризм такого подхода к изучению данной проблемы, который декларирует полную изоморфность (полную соотносительность свойств) структуры языка и структуры обслуживаемого им общества.
Преувеличенное и потому неправильное представление об изоморфности языковой и социальной структур в определенной мере объясняется отсутствием до сравнительно недавнего времени конкретных социолингвистических исследований – в трактовке социально-языковых связей преобладал умозрительный подход. С появлением работ, опирающихся на значительный по объему языковой и социальный материал, шаткость теории изоморфизма стала более очевидной.
Как показывают эти исследования, социальное достаточно сложно трансформировано в языке, вследствие чего социальной структуре языка и структуре речевого поведения людей в обществе присущи специфические черты, которые хотя и обусловлены социальной природой языка, но не находят себе прямых аналогий в структуре общества. Таковы, например, типы варьирования средств языка, зависящие от социальных характеристик говорящих и от условий речи (социальная и ситуативно-стилистическая вариативность по Лабову; см. [Лабов 1975]).
"Нет простого и очевидного соответствия между характером социальных и экономических условий, с одной стороны, и языковыми особенностями – с другой, – пишет современный немецкий лингвист М. Бирвиш. – Иначе говоря, основные различия между экономически неоднородными социальными группами не имеют прямого отражения в системе языковых разновидностей, существующих в данном языковом сообществе" .
Даже в тех случаях, когда социальные факторы выступают в качестве детерминантов речевого поведения, между этими факторами и обусловливаемой ими языковой неоднородностью нет взаимно-однозначного соответствия. Например, от структуры отношений между участниками общения в значительной мере зависит выбор говорящими функциональных стилей языка, однако между типами этих отношений (официальные – нейтральные – дружеские) и функциональными стилями нет полного соответствия: при официальных отношениях могут использоваться и официально-деловой, и научный, и публицистический стили, а один и тот же стиль, например научный, может применяться и при официальных, и при нейтральных, и даже при дружеских отношениях между участниками коммуникативной ситуации.
Кроме того, механизм изменения стилистического рисунка речи неадекватен механизму изменения тональности речевого общения – ослабление социального контроля над речевым поведением коммуникантов (например, при переходе от официальных отношений к неофициальным) не ведет к снятию контроля нормативно-языкового (обычно общающиеся продолжают придерживаться принятых в данном языке норм).
3. Для разработки проблемы социальной дифференциации языка в современной социолингвистике характерен более широкий, чем прежде, взгляд на эту проблему. Она начинает рассматриваться в контексте варьирования средств языка (которое может обусловливаться как социальными, так и внутриязыковыми причинами); в том числе и таких средств, которые принадлежат к относительно однородным языковым образованиям, каким является, например, литературный язык.
Некоторые исследователи говорят об уже сформировавшейся теории варьирования, которая описывает различные колебания в языке и в его использовании. Эта теория опирается на постулат, согласно которому реальное речевое поведение человека определяется не только его языковой компетенцией, но и знанием социально обусловленных коннотаций, т. е. смыслов, сопутствующих основному значению слова. М. Бирвиш, например, считает, что, поскольку разные люди усваивают язык в разных социальных условиях, они в результате овладевают "разными грамматиками языка" и описывать эти различия надо с помощью особых "расширительных правил" (extension rules), которые учитывают сведения как о самих языковых единицах, так и об их коннотациях . В непосредственную связь с таким аспектом изучения социальной дифференциации языка можно поставить и все более настойчивые попытки ученых отказаться от слишком "жесткого", опирающегося исключительно на социальные критерии подхода к расслоению языка на различные подсистемы и привлечь для решения этой проблемы функционально-стилистическую варьируемость языковых образований.
Такие социальные категории, как статус, престиж, социальная роль, некоторые исследователи рассматривают в качестве факторов, влияющих на^ стилистическое варьирование языка. Чешский лингвист И. Краус положил в основу предложенной им классификации именно эти категории при исследовании стилеобразующих факторов, среди которых он различает: 1) связанные с характером языковых сообщений и их функцией, 2) связанные с ориентацией говорящего на слушающего и 3) связанные с оценкой личности говорящего [Краус 1971]. Внимание к фигуре говорящего как к одному из основных факторов, обусловливающих варьирование речи, выделение различных типов говорящих в зависимости от социальных и ситуативных признаков характерно для ряда современных исследований в области стилистики. Таково, например, новаторское для своего времени исследование У. Лабова, в котором фонетическая вариативность современного американского варианта английского языка (American English) рассматривается в зависимости от социального расслоения говорящих и от стилистических условий речи.
Плодотворную попытку связать ролевую структуру поведения человека с функционально-стилистической дифференциацией языка предпринял петербургский лингвист К. А. Долинин. По его мнению, функциональные стили – "это не что иное, как обобщенные речевые жанры, т. е. речевые нормы построения определенных, достаточно широких классов текстов, в которых воплощаются обобщенные социальные роли – такие, как ученый, администратор, поэт, политик, журналист и т. п. Эти нормы – как и всякие нормы ролевого поведения – определяются ролевыми ожиданиями и ролевыми предписаниями, которые общество предъявляет к говорящим (пишущим). Субъект речи (автор) знает, что тексты такого рода, преследующие такую цель, надо строить так, а не иначе, и знает, что другие (читатели, слушатели) ждут от него именно такого речевого поведения" [Долинин 1978: 60]. Функциональные стили отражают "традиционное представление о данного рода деятельности, сложившееся в данной культуре, ее (деятельности) социальный статус, – т. е. как на нее смотрят в обществе, какие требования предъявляют к тем, кто ею занимается, – опять-таки ролевые предписания и ролевые ожидания, которые, будучи приняты субъектом, определяют его отношение к себе как исполнителю роли, к адресату речи как ролевому партнеру и к предмету речи как объекту ролевой деятельности" [Там же: 62].
Отмечая сравнительную новизну "социально-стилистического" аспекта изучения социальной дифференциации языка, надо, однако, сказать, что предпосылки к социологической интерпретации стилистических различий в языке были заложены в работах языковедов первой половины XX в. В этом отношении особенно показательны труды академика В. В. Виноградова, для лингвистической концепции которого был весьма характерен социально-стилистический анализ языка.
Исследуя историю русского литературного языка XVII–XIX вв., В. В. Виноградов настаивал на конкретно-историческом характере описания различных его подсистем. Такие понятия, как просторечие, простонародный язык, чиновничий язык, солдатский жаргон и другие, трактовались им по-разному в зависимости от того, к какому этапу развития русского языка эти понятия прилагались. Говоря, например, о различиях между просторечием и простонародным языком в конце XVIII – начале XIX в., В. В. Виноградов писал:
«...Понятие просторечия охватывало широкую, ненормированную, разнородную область фамильярно-бытовых стилей "не офранцузившегося" дворянства, духовенства, разночинной интеллигенции и даже мещанства. Просторечие претендовало на роль национального выразителя коренных русских бытовых начал – в отличие, с одной стороны, от ученого, книжного, "славенского" языка, а с другой – от чужих, заимствованных, по преимуществу французских форм речи русских европейцев <...>. Просторечие представляло пеструю смесь "народных", т. е. не имевших узкообластного значения, слов и идиом городского общеупотребительного говора <...> общеупотребительных профессионализмов и арготизмов <...> и подвижного фонда выражений из различных социальных стилей буржуазно-дворянской и мещанско-крестьянской устной речи» [Виноградов 1935: 387].
Простонародный язык, в отличие от просторечия, по Виноградову – это «обиходный язык крестьянства (независимо от областного деления на диалекты), дворни, городских ремесленников, мещанства, мелкого чиновничества, вообще мелкой буржуазии, не тронутой просвещением. Он вклинивался в просторечие, питался его формами и пополнял их <...>. Вообще граница между просторечием и простонародным языком была очень подвижной, извилистой <...>. В своих "низких", наиболее далеких от сферы литературного повествования формах дворянское просторечие сливалось с простонародностью» [Там же: 392].
При изучении русского литературного языка, его истории В. В. Виноградов за стилистическими разновидностями литературного языка стремился увидеть их "социальную подоплеку", а во взаимоотношениях литературного языка с просторечием, диалектами, жаргонами – взаимные связи коллективов носителей этих языковых подсистем.
Для понимания того, как В. В. Виноградов объяснял социальное расслоение языка, важно неоднократно выдвигавшееся им положение о социально-экспрессивной окраске, присущей языковым средствам. Характерно, что он рассматривал ее в связи с социально-коммуникативной закрепленностью различных функциональных разновидностей речи. В этом он предвосхитил некоторые идеи современной социолингвистики о зависимости речи от ситуации и от социальных ролей коммуникантов. Вот что, например, он писал о разновидностях диалога:
«В общественном сознании закреплены шаблоны диалогов, дифференцированных по типичным категориям быта. Так, говорится: "официальный разговор", "служебный", "интимный", "семейная беседа" и т. п. Даже с представлениями о разных формах социального взаимодействия, каковы, например, "судебный процесс", "дискуссия", "прения" и т. п., у нас соединяются определенные ассоциации о сопровождающих их формах речеведения. Как существуют разные виды социально-экспрессивной окраски слов, так есть и разные типы социально-экспрессивных разновидностей диалога» [Виноградов 1965: 161].
Указывая на гетерогенный характер языковых образований, которые традиционно рассматривались как нечто целое (имеются в виду социальный диалект, профессиональный жаргон, крестьянский говор), на их чрезвычайно сложное и в разные эпохи различное дробление в зависимости от ряда факторов, В. В. Виноградов призывал учитывать социальную и стилистическую окраску, которую несут на себе слова, попадающие в литературную речь из некодифицированных разновидностей русского национального языка. Его собственные характеристики языковых средств с этой точки зрения представляют собой блестящий образец социолингвистического анализа языковых фактов.
За каждым фактом языка В. В. Виноградов видел социальное лицо носителя языка, и его стилистические квалификации тех или иных слов и оборотов являются одновременно и социальными их характеристиками. Можно сказать, что В. В. Виноградов стоял у истоков социостилистики – социолингвистической дисциплины, которая лишь в последнее время получает систематическое развитие.
При сравнении современных социостилистических исследований" с работами В. В. Виноградова надо отметить увеличивающуюся детальность анализа, стремление обнаружить социальные различия на всё более мелких "участках" языковых образований.
Так, социально обусловленная вариативность средств обнаруживается даже в такой подсистеме национального языка, как язык литературный, единство и нормативность которого сознательно культивируются и охраняются общественными и научными институтами. Современные исследователи различают литературный язык как теоретический конструкт и как данность, как реальную коммуникативную систему, функционирующую в тех или иных конкретных национальных условиях: "единый литературный язык является скорее тенденцией или идеальным заданием, нежели реальностью" [Степанов 1969: 308]. В действительности же "в синхронном срезе национального литературного языка может иметь место его функциональная дифференциация, объясняемая: а) существованием региональных вариантов или субстандартов литературного языка; б) социальной стратификацией литературного языка" [Ярцева 1977: 12].
Современный русский литературный язык не является в этом отношении исключением. Для всей его системы характерна вариативность средств, обусловленная не только функционально-коммуникативными факторами, но и факторами социальными – различиями говорящих по возрасту, роду занятий, уровню и характеру образования и некоторым другим признакам.
Социально маркированы также оценки фактов языка его носителями. То, что воспринимается нейтрально представителями одних социальных групп, у представителей других вызывает протест или раздражение, а третьи отстаивают его как единственно возможный способ выражения. Те или иные языковые единицы могут оцениваться как символы принадлежности говорящего к определенной социальной группе. Например, произношение [шы]гм, [жы]/?а характерно для старшего поколения потомственных москвичей, употребление форм [что], конё[чн]о свойственно речи петербуржцев, произношение полумягких [ж], [ш] в иноязычных словах типа жюри, брошюра обнаруживается в речи некоторых представителей старой интеллигенции и т. п. (подробнее об этом можно узнать из работы [Крысин 2000]).
Характеризуя в целом современный этап в разработке проблемы социальной дифференциации языка, надо подчеркнуть интерес исследователей к промежуточным образованиям – полу диалектам, интержаргонам, которые формируются во многих национальных языках и обусловлены интеграционными процессами, происходящими в современных обществах (сближением различных социальных слоев и групп, миграционными процессами, урбанизацией населения и связанным с этим объединением в условиях города разнодиалектных и разноязычных групп людей, увеличением социальной мобильности и т. п.).
Каждый язык имеет не только территориальные различия. Неоднороден язык и в социальном отношении. В этом плане он варьирует в самых различных направлениях. Могут, например, существовать возрастные особенности языка: речь ребенка будет всегда отличаться от речи взрослого, речь старшего поколения нередко отличается от речи младшего, есть языки, в которых язык женщин в области произношения в известной мере отличается от языка мужчин.
Вариативность речи может зависеть от общеобразовательного уровня. Человек образованный говорит иначе, чем человек малообразованный. Известный отпечаток на речевые особенности людей может накладывать род их занятий, круг интересов и т. п. Принадлежность к определенному классу, социальное происхождение, среда, в которой человек постоянно вращается, также способствуют появлению некоторых речевых особенностей.
Внутри данного языка, — отмечал А. Мейе, — определяемого единством произношения и, в особенности, единством грамматических форм, в действительности существует столько особых словарей, сколько имеется социальных групп, обладающих автономией в пределах общества, говорящего на этом языке.
Факторы, способствующие возникновению речевой вариативности в социальном плане, настолько многообразны, что в пределах этой главы невозможно дать их полную исчерпывающую характеристику. Необходимо охарактеризовать, однако, основные типы социальных вариантов речи.
Основная трудность состоит в том, что многие исследователи включают в понятие так называемых социальных диалектов речи явления, хотя внешне и сходные, но совершенно различные по своей природе. Нет даже сколько-нибудь стабильной классификации этих явлений. Не отличается упорядоченностью и сама номенклатура названий социальных вариантов речи.
В русской лингвистической литературе термины «арго» и «жаргон» употребляются нетерминологично, нередко выступая как синонимы. Термину «жаргон» иногда придается стилистически сниженное значение, наблюдается стремление закрепить этот термин за наименованием замкнутой речевой системы какой-нибудь антиобщественной социальной группы, ср. например, «воровской жаргон».
Для обозначения профессиональных лексических систем употребляются термины: «профессиональные языки», «профессиональные говоры» и даже «профдиалекты». Существующий в западноевропейской лингвистической литературе термин «слэнг» для обозначения жаргона с более широкой социальной базой у нас не привился.
Известный интерес представляет классификация социальных вариантов речи, предложенная в последнее время В. Д. Бондалетовым. В зависимости от природы, назначения языковых признаков и условий функционирования он различает: 1) собственно профессиональные «языки» (точнее — лексические системы), например, рыболовов, охотников, гончаров, деревообделочников, шерстобитов, сапожников, а также представителей других промыслов и занятий; 2) групповые, или корпоративные, жаргоны, например, жаргоны учащихся, студентов, спортсменов, солдат и других, главным образом молодежных, коллективов; условно-профессиональные языки (арго) ремесленников-отходников, торговцев и близких к ним социальных групп; 3) условные языки (арго, жаргоны) деклассированных.
В этой классификации нет, однако, одной социальной вариации речи, которую некоторые исследователи называли классовыми диалектами. Проблема существования разновидностей речи, связанных с классовой принадлежностью, интересовала многих представителей отечественной и зарубежной социолингвистики.
Нередко предполагалось, особенно в отношении к эпохе современного капиталистического общества, что единому языку господствующего класса противостоят территориально раздробленные диалекты подчиненных общественных групп (например, крестьянства, городской мелкой буржуазии и т. п.). Однако приводившиеся в специальной литературе фактические иллюстрации этого положения находят иное толкование (в частности, совпадение территориальных и классовых признаков представляет собой особенность лишь определенной эпохи в историческом развитии общества).
Исходя из сказанного, мы при последующем изложении руководствуемся следующей классификацией; 1) профессиональные лексические системы, 2) групповые, или корпоративные, жаргоны, 3) жаргоны деклассированных, 4) условные языки.
Серебренников Б.А. Общее языкознание — М., 1970 г.
Живые языки отличаются друг от друга внешними условиями своего существования. Одни из них известны ^небШШдойу количеству людей (например, Австралии), на других говорят бащцодал-лиоло& (например, английский). Различна и степень единства языка на всем пространстве его распространения. Если язык охватывает большую территорию, в нем всегда есть местные варианты. Такие языки, как русский, французский, английский, испанский кажутся языковыми монолитами по сравнению, например, с китайским и арабским языками, где различия между диалектами так велики, что часто даже щ^охт^щ ^т ^шт/^^уалшшх.
В большинстве языков мира можно выделить(особенности языковой системы, характерные только для определенной территории распространения одного и того же языка.) Такие видоизменения на-зываютсяг^ШалНтаШгл Местные диалекты обслуживают население отдельных областей и имеют более или менее чётко выраженные фонетические, лексические и грам. особенности (например, оканье в Поволжье и аканье в Рязанской области, диалект кокни в одном из кварталов Лондона). Объединение нескольких диалектов образует^тЩречие) . Самой мелкой единицей является (jtoboj ? ) С лингвистической точки зрения, границы понятий «язык» и «диалект» весьма условны, между ними нет принципиальной разницы. Оба термина предполагают (систему знаков, существующих на - опрелеленнш_тепгжлтш1^Р-азлиние между язьшов^аидиадектом-произвед ится не -тодько-на-^неве языковых данных, но и на основе ряда внеязыковых обстоятельств: национальное самосознание, общие черты культуры и т.д. В пределах одного языка могут существовать несколько родственных диалектов, происходящих от одного предка. Диалектные явления могут проявляться на всех ярусах языковой системы. Чаще всего - в различных произношения (фонети ка), затем лексика - в основном наименование предметов быта (хата - дом, петух - кочет, свекла - бурак). Диалекты могут различаться и на грамматическом уровне. В русском языке такие различия невелики, а во французском и немецком языках - более существенны. Диалекты изучаются специальной наукой -диалектологией. Исследования диалектов позволяет проникнуть вглубь истории языка, так как отдельные диалекты часто сохраняют древние особенности, которых уже нет в общем языке.
Вопрос 14. Социальная дифференциация языка, профессионализмы, функциональные языки.
Под социальной дифференциацией понимают (язык_определенноД социальной группы. Социальные диалекты отличаются только лексикой (например, язык моряков, военных, шахтеров и т.п.). Сюда же относятся жаргоны и сленги студенчества. В социальных диалектах часто используются профессионализмы (специальные слова, понятные людям определенных профессий, например, врачи, программисты, ученые). Говорят также о возрастном членении языка (детский язык, язык молодежи, язык среднего поколения, язык стариков), реже - о членении по половому признаку (мужской и женский варианты, например у некоторых народов Севера, у некоторых индейских племен). Существует также и язык криминальных кругов общества - арго, который употребляется в специальном, понятном только для посвященных значении (малина - тайная квартира, вышка -расстрел, ксива - документ).
Территориальные диалекты по сравнению с социальными более устойчивы, они могут развиваться в самостоятельные языки. Социальный же диалект может исчезнуть с исчезновением его носителей. Территориальное дробление языка переплетается с социальным. В России, например, носителями диалектов являются, в основном, люди, занятые в сельском хозяйстве и живущие в деревнях и селах - крестьяне. Но по мере сближения условий жизни города и деревни происходит сближение территориальных диалектов и литературной нормы.
Вопрос 15. Литературный язык. - U & M ^ btf *- Щси?*<Я /г ^Г
Литературный язык - это форма национального языка, принимаемая его носителями за образцовую. Это исторически сложившаяся система общеупотребительных языковых элементов и речевых средств, прошедших длительную культурную «обработку» в текстах (письменных и устных) авторитетных мастеров слова, а также в устном общении образованных носителей национального языка. Литературный язык - баддиалектньш . Исторически он складывался на базе ведущего местного диалекта, но постепенно отходил от своего источника и становился общенациональным достоянием. Это сознательно нормируемый язык. Языковые нормы закреплялись в грамматиках и словарях. Литературный язык возможет только при наличии письменности . Без нее ни один из диалектов не смог бы подняться до уровня национального языка. Литературный язык постоянно пополняется и обновляется за счет народно-разговорной речи.
· холоднО, холоднО, холОдно. В России в разных регионах.
· играя или играючи, играмши.
· Кувшин, крынка, мохотка, горпачь – все в значении «кувшин».
(искать примеры на экзамен)
Таким образом налицо широкая вариантность в реализации языковых возможностей. Одного языка системы регулярных и взаимосвязанных вариантов реализации языковых возможностей образуют формы существования языка, т.е. достаточные для коммуникации варианты языка, используемые в том или ином социуме. Формами существования языка являются территориальные диалекты (говоры), наддиалектные языковые образования – кайне (от греч. «общий язык») на базе одного или нескольких диалектов, различные социальные диалекты (профессиональная речь, кастовые языки, просторечие, молодежный арго, литературный язык).
Формы существования языка различны между собой составом языковых средств, социальным статусом, степенью и характером нормирования. Высшая форма существования языка – литературный язык (у нас в русском это языковой стандарт, в немецком языке – письменный язык).
Литературный язык – образцовый нормализованный язык, противопоставленный диалектам, просторечию и арго.
Арго – жарго.
В совокупности все формы существования языка образуют язык.
(см. таблицу)
Взаимоотношение отдельных форм существования языка могут быть различными в разных языках, а также в разные периоды истории одного языка.
Пока не сложилась письменная традиция, на первый план выступают взаимоотношения между отдельными территориальными диалектами. После формирования литературного языка наиболее существенными становятся противопоставления литературного языка и нелитературной речи, а также степень диалектной дробности и глубина диалектных различий. В разных национальных коллективах по-разному распределены сферы использования и общественные функции литературного языка и нелитературной речи. Так, в одних культурах (например, в Арабских странах – Индии, в истории русского языка до конца XVII в., истории чешского языка до конца XVIII – начала XIX вв.) «правильным» признается только письменный литературный язык, следовательно обиходно-разговорная речь является ненормативной. В других культурах непринужденное устное общение может происходить на литературной языке (не противопоставляется образцовая правильная речь). В языковом развитии многих народов наблюдается тенденция к расширению общественных функций и сфер использования литературных языков. Если на заре письменности литературный язык – это язык немногих высоко авторитетных текстов (священных), то в современном мире литературные языки используются повсеместно, в том числе в непринужденном повседневном общении. Обычно язык народа образуется на базе, например, испанский на базе кастильского (в Испании 50 провинций, и в каждой один и более диалектов). ЕЩЕ ПРИМЕРЫ
Глубина различий или языковое расстояние между литературным языком и диалектом во многом зависит от глубины диалектных различий в эпоху формирования литературного языка. С течением времени языковое расстояние между литературным языком и диалектами постепенно сокращается. Функциональная структура общенародного (национального) языка может быть представлена как иерархия всех форм его существования.
Разговорная речь – непринужденная устная речь людей, владеющих литературным языком, в неофициальной обстановке.
Понятие язык художественной литературы следует отличать от категории литературный язык. Художественность языка художественной литературы создается его эстетической функцией, его изобразительно-выразительной направленностью.
Природа языковых норм
В дописьменных языковых коллективах, до того, как начинали складываться функциональные разновидности языка, у говорящих еще не могли появиться оценочные суждения о своей или чужой речи как о «правильной» или «неправильной». А.М. Пешковский в классической работе «Объективная и нормативная точки зрения на язык» так характеризовал это «естественное» первоначальное отношение к языку:
«В естественном состоянии языка говорящий не может задуматься над тем, как он говорит, потому что самой возможности различного говорения у него нет. Не поймут его – он перескажет, и даже обычно другими словами, но это совершенно «биологически», без всякой задержки мысли на языковых фактах. Крестьянину, не бывшему в школе и избежавшему влияний школы, даже в голову не может прийти, что речь его может быть «правильна» или «неправильна». Он говорит, как птица поет. Совсем другое дело человек, прикоснувшийся хоть на миг к изучению литературного наречия. Он моментально узнает, что есть речь "правильная" и "неправильная", "образцовая" и отступающая от "образца". И это связано с самим существованием и с самим зарождением у народа литературного, т.е. образцового наречия" (пит. по публикации в издании: Звегинцев 1965, 292).
С углублением функциональной дифференциации языковых средств представления говорящих о "правильном" и "ненормативном" в речи усложняются: складываются "частные" ("малые") нормы отдельных стилей, т. е. представления говорящих о "должном" и "недолжном" (ненормативном) в официально-деловом общении, в научном изложении, в разговорной речи, в том числе в профессиональной разговорной речи. Например, то содержание, которое в официальном медицинском отчете будет передано фразой Внутримышечные инъекции пенициллина не дали значимого улучшения состояния больного, в профессиональном, но не официальном разговоре двух медиков может быть выражено так: Пробовали пенициллин - не помогает. При этом оба варианта соответствуют не только общим нормам литературного языка, но и своим более узким дифференцированным нормам отдельных функциональных разновидностей языка (стилям). Естественная "свернутость" разговорных конструкций приемлема и обычна именно в разговорной речи. Если же разговорные слова и обороты попадают в официальный текст (по недосмотру ли, по случайности или потому, что пишущий недостаточно владеет нормами деловой речи), то они воспринимаются как неоправданная фамильярность и способны дискредитировать все сообщение. И напротив, слова и конструкции официальных и книжных стилей, по инерции перенесенные в неофициальное устное общение, нарушают узус разговорной речи. Ср. реплики в неофициальном разговоре двух знакомых в вестибюле поликлиники: Я по вопросу зубов...; По дороге полкила творогу приобрел...; Он в нашем микрорайоне проживает. Иногда в таких стилистических диссонансах проявляется некоторая напряженность или неуверенность говорящего; иногда канцелярские обороты настолько проникают в узус обиходного общения, что естественное "стилистическое чутье" у части говорящих притупляется.
Свой узус, свои представления о "должном" есть и в диалектах, и в просторечии, и в арго. Так, русская крестьянка рассказывала диалектологу Е. В. Ухмылиной: В Куйбышыви я гыварю "тибе", а дамой приеду - "табе", и пояснила, что, если в деревне говорить "по-городскому" - "тибе", смиятца будуть или скажут: Выбражат она. В повести Л. Жуховицкого молодой журналист спрашивает знакомую женщину: Ира, вы где работаете?, но, видя ее удивление (оба еще прежде поняли, что психологически они "свои люди"), спешит поправиться: Старуха, ты где ишачишь? Таким образом, природа языковых норм в своих основных чертах сходна и в литературном языке, и в диалекте, и в молодежном арго. Главный признак нормы - это существование у говорящих "языкового идеала" (А. М. Пешковскнй), своего рода эталона или образца речи, т.е. представлений о том, что "не все равно, как сказать", что должно говорить "как следует". Только для одних "как следует" - это "правильно", "как в школе", "как по радио", для других - "как все", для третьих - "как Марья Алексевна", для четвертых - "как наши", "как Генка-таксист", и плохо говорить "не как следует" - "неправильно", "некрасиво", "не как люди", "не как свои", "как пижоны", "как деревня" и т. д.
Между отдельными нормами (литературным языком и диалектом, литературным языком и городским просторечием, профессиональной нормативной речью и профессиональным просторечием, разговорной речью и молодежным арго) существуют "пограничные зоны", где происходит взаимодействие и взаимопроникновение разных норм. Поэтому в любой норме, в том числе и в литературном языке, существуют колебания, дублетные, вариантные явления. Всегда возможна известная неопределенность в признании конкретных языковых фактов нормативными или ненормативными.
О том, насколько распространены колебания в норме литературного языка, можно судить по данным двух замечательных словарей.
Частотно-стилистический словарь вариантов "Грамматическая правильность русской речи" (авторы Л. К. Граудина, В. А. Ицкович, Л. П. Катлинская. М., 1976) был составлен с использованием ЭВМ на основе статистического исследования газет 60-70-х гг. В Словаре охарактеризовано около 100 типов морфологических вариантов (зажжёт - зажгёт, ветрен - ветреней, инспекторы - инспектора и т. п.), около 30 типов словообразовательных вариантов (типичный - типический, геройски - по-геройски) и более 30 типов синтаксических вариантов (из-за ошибки - по ошибке - по причине ошибки). Каждый из типов вариантов объединяет сотни или десятки лексически разных случаев колебаний в литературной русской речи. Например, словарная статья о вариантах типа инспекторы - инспектора основана на 1 тыс. случаев такого колебания в газетных текстах, в том числе разных пар слов отмечено свыше 30 формы на -ы встретились почти в 89% случаев. Такие данные дозволяют оценив употребительность конкурирующих вариантов в современном языке, а если учесть происхождение и историю конкретного колебания, то можно прогнозировать, что будет с каждым из конкурентов через 5 и через 50 лет.
"Обратный словарь русского языка", составленный под руководством А. А. Зализняка (М., 1974; это было, кстати, первое в СССР крупное лексикографическое издание, выполненное с помощью ЭВМ), представляет собой свод лексики, которая содержится в четырех толковых словарях русского языка (в том числе в 17-томном). В одном из приложений к словарю перечислены все варианты акцентологические (те различающиеся местом ударения: úначе - инáче, мышление - мышлéние) и орфографические (карёжиться - корёжиться, коралловый - кораловый, которые словарями-источниками приводились как допустимые. Таких вариантов оказалось свыше 2,5 тыс. пар.
В любом социуме в динамике нормы противостоят два фактора: степень распространенности определенного конкурирующего варианта и авторитетность тех носителей языка, которые в своей речи употребляют данный вариант, а не другой. Победа может быть за вариантом первоначально малоупотребительным, если он отвечает определенным внутренним тенденциям развития языка.
Например, в первой трети XIX в. в литературном русском языке в глаголах на -ить в формах настоящего времени (или простого будущего) ударение падало на окончание (как это искони было присуще севернорусским говорам). Ср. в поэзии (при современном ударении стихотворный размер здесь нарушился бы):
Печной горшок тебе дороже,
Ты пищу в нем себе варишь.
(Пушкин. Чернь)
Сидят наездники беспечно,
Курят турецкий свой табак.
(Лермонтов. Измаил-Бей)
Постепенно под влиянием южнорусских говоров, где в глаголах ударной была основа, а не окончание, норма литературного языка изменилась: сейчас правильно говорить вáришь, кýрят, дрýжит, грýзит, крýжит, мáнит и т.д. Именно с этой широкой тенденцией - переносить ударение на основу - связаны такие распространенные акцентологические варианты, как позвóнит, звóнят и т. п., которые, впрочем, пока еще не признаны нормативными (см. подробно: Горбачевич 1971, 45-52).
В целом в синхронии языковые факты, составляющие норму, обычно характеризуются и достаточно массовым распространением, и достаточно авторитетными источниками такого употребления.
Разные формы существования языка, представляя собой варианты реализации структурных возможностей этого языка, с объективно-лингвистической точки зрения не могут быть "правильными" или "неправильными", "образцовыми" или "смешными". Любые подобные оценки - субъективны. Севернорусское оканье ничем не хуже и не лучше средне- и южнорусского аканья, как и южнорусское фрикативное г не хуже и не лучше средне- и севернорусского взрывного г. Не языковые и не эстетические достоинства делают один вариант "правильным", а другой - "неправильным". Дело в социально-культурной роли земель, городов, государств, групп населения. Престижность и влиятельность их языковых привычек и норм пропорциональны этой роли.
Психологически языковые нормы обязательны для говорящих. Их грубое нарушение чревато психологическими трудностями, оно означает обособление от своего коллектива. Вместе с тем "негрубые", мелкие речевые колебания, отступления от принятых речевых образцов, самоперебивы, прерванные, "недостроенные" фразы обычны в нашей речи. Л. В. Щерба говорил, что если бы нашу речь записать "во всей ее неприкосновенности", то "мы были бы поражены той массой ошибок в фонетике, в морфологии, синтаксисе и словаре, которые мы делаем" (Щерба 1974, 36). Однако люди настроены на понимание друг друга и поэтому привыкли улавливать смысл обращенной к ним речи, почти не замечая мелких помех и "шумов".
9. Социальная дифференциация языка
9.1. Пространственно-временной аспект дифференциации языка
До сих пор понятия «язык» и «общество» мы рассматривали нерасчлененно, в целом, но человеческое общество, будучи в принципе целостным, социально неоднородно: оно распадается на классы и различные возрастные, профессиональные и иные группы. Неоднородность общества приводит к дифференциации речевых и языковых средств. Это явление принципиальное, постоянное, изначальное. Академик Л.В. Щерба писал о том, что язык дробится на очень маленькие ячейки вплоть до семьи. «Все слова пахнут профессиями, жанром… определенным человеком, поколением, возрастом, днём и часом», – говорил М.М. Бахтин [Бахтин 1975: 106]. В основе неоднородности языка лежит ориентированность каждого слова на собеседника. Давно уже известно, что слово – акт двусторонний: оно в равной степени определяется как тем, чьё оно, так и тем, для кого оно. И даже в своём внутреннем мире и мышлении каждый человек обращается к некой аудитории, с учётом которой он строит свои внутренние доводы, объясняет мотивы и аргументирует оценки [Волошинов 1928: 101].
Замечено, что в языковом развитии постоянно сосуществуют тенденции дифференциации и интеграции. Неоднородность общества в классовом, половом, возрастном, профессиональном и культурном отношении приводит к расслоению языка на подсистемы, но основная функция языка как средства общения в пределах всего коллектива обусловливает единство языка.
Лингвистами давно описаны два основания дифференциации, – пространство и время. Отмечена зависимость: чем больше территория бытования языка, тем вероятнее, что он расщепится на варианты, получившие в науке название территориальных диалектов. Возникновение диалектов и сохранение диалектных различий обусловлено причинами конкретно-историческими и географическими. Основной причиной территориальной неоднородности языка диалектологи считают экономический, культурный и географический регионализм (областную ограниченность). Если множество языков в Новой Гвинее объясняют гористым рельефом территории, то многоязычие тропической Африки, где гор практически нет, объясняют иными географическими причинами. Известна идея антрополога-лингвиста из Оксфорда Д. Наттла: число языков растет к экватору (это подметили и другие), вторая закономерность – прямая корреляция между числом языков в районе и продолжительностью дождливого сезона: где дожди идут 11 месяцев – 80 языков в квадрате в несколько тысяч квадратных миль, севернее, в сухих саванах, на эту площадь приходится три языка. В пограничных Нигере и Нигерии, странах с одинаковой площадью, насчитывается 30 и 430 языков соответственно [Знание – сила. 1998. № 5. С. 86].
Диалектные различия возникают в первобытном обществе, когда несоответствие обширных пространств и сравнительно небольшого населения и нерегулярность отношений приводили к обособленности племён. Ф. Энгельс писал: «Население в высшей степени редко; оно гуще только в месте жительства племени; вокруг этого места лежит широким поясом прежде всего территория для охоты, а затем нейтральная полоса леса, отделяющая племя от других племён и служащая ему защитой» [Маркс, Энгельс: 21: 159].
В эпоху рабовладельчества появление городов как центров экономической, политической и культурной жизни и возникновение обширных рабовладельческих империй в известной мере ограничивало диалектную раздробленность и стимулировало процессы унификации. Эта тенденция проявлялась и в эпоху феодализма, хотя ей противостояла обособленность феодальных территорий. В эпоху развитого феодализма процессы диалектообразования прекращаются и складываются условия для образования литературных языков, языков народностей и национальных языков.
Диалектная раздробленность в какой-то мере компенсировалась возникновением обобщенных типов устной речи: устно-поэтических койне (койне – язык, служащий средством междиалектного общения для разноязычных групп и возникающий на базе одного или нескольких диалектов), городских койне, языков межплеменного общения [Десницкая 1970]. «Диалектные явления могут возникать, накапливаться и складываться в дифференциальные системы только при условии отсутствия в данной языковой среде (или при недостаточном влиянии) обобщенных и в известной мере стандартизированных типов народно-разговорной речи» [Десницкая 1970-2: 352].
Строго говоря, не территория причина многообразия языка, его дифференциации, а то, что всегда с ней связано, – обособленность. Польский лингвист Б. Вечоркевич писал: «Достаточно, чтобы какая-нибудь социальная среда осталась на определенное время изолированной от общества, будь то эмиграция или тюрьма, как уже в языке этой среды начинают вырисовываться сначала незначительные, а с течением времени всё возрастающие различия» [Вечоркевич 1969: 52]. На ослабление коммуникации как причину образования диалектных различий указывал французский исследователь А. Мартине: «Если в один прекрасный день граждане Советского Союза откроют обсерваторию на Луне, то едва ли возникнет особый лунный диалект русского языка, при условии, конечно, что между Луной и Землей будет поддерживаться постоянная связь» [Мартине 1963: 512].
Время – тоже существенное условие для дифференциации языка: «Каждый век (в частных письмах) говорит своим языком. Каждое сословие. Каждый человек» [Розанов 1990: 134]. Многие исследователи видят причину языковых изменений в смене поколений. Бодуэн де Куртенэ одним из первых обратил внимание на то, что разные по возрасту группы населения различаются между собой своим языком, вернее, целым рядом лексических и грамматических особенностей речи. Так, у австралийских аборигенов есть язык, на котором говорят юноши в течение нескольких лет после инициации (обряда посвящения юношей в разряд взрослых мужчин). Это пример того, как народ со сравнительно невысоким развитием может создать столь изощренный интеллектуальный продукт [Знание – сила. 1998. № 5. С. 87].
9.2. Язык и социальная позиция человека
Строго говоря, и территориальные диалекты, и возрастные подсистемы – это социальная дифференциация, так как территориальные диалекты – это язык прежде всего крестьянства, а возрастные подсистемы характерны для определенных социальных групп населения. Отмечалось, что в процессе возникновения наций территориальные диалекты превращаются в территориально-социальные. В этом отношении характерно возникновение старообрядческих говоров. Три века тому назад в результате церковной реформы Никона часть русского народа откололась от основной массы этноса и под девизом «Не убавь, не прибавь!», испытывая гонения и находясь в социальной изоляции, хранит чистоту старых книг, старообрядческой жизни и языка. В 1995 г. в Институте русского языка РАН прошла конференция «История и география русских старообрядческих говоров». Лингвисты планируют создание атласа старообрядческого населения – поморского Севера, Витебгцины (Беларусь), д. Гуслицы Егорьевского р-на Московской области, а также Дона.
В отличие от социальной в предельно широком смысле дифференциации следует рассматривать и социальную в узком смысле, куда включается язык (речь, подсистемы, диалекты) групп населения без специального учёта территориального распространения и возрастного ценза. Прежде всего, это классовая, групповая, тендерная (по полу) и профессиональная дифференциация. Социальные подсистемы (разновидности) языка принято называть социальными диалектами (социолектами).
Языковая выраженность социальной позиции человека хорошо видна в системе японского языка, сформировавшегося в условиях жесткой сословной структуры общества. Говорящий всегда выражает либо своё подчиненное положение, либо превосходство по отношению к собеседнику. Это возможно благодаря специальным префиксам, суффиксам, определенным словам. Одна группа существительных, местоимений, глаголов употребляется только по отношению к нижестоящему, другая – к вышестоящему, третья – только по отношению к равным. Скажем, раньше местоимение «я» имел право употреблять только император. Ныне местоимение «я» имеет несколько разновидностей, которые употребляются в зависимости от ситуации, пола, возраста, социального статуса общающихся. Совсем недавно в японском языке было 16 слов для обозначения «вы» и «ты». И сегодня в нём до десяти форм личного местоимения второго лица единственного числа при обращении к детям, ученикам, слугам. Существует девять слов для обозначения понятия «отец», одиннадцать – «жена», семь – «сын», девять – «дочь», семь – «муж». Правила употребления каждого слова диктуются социальным окружением и связаны с традиционными устоями жизни [Пронников, Ладанов 1985: 221–222, 261].
Японский язык не исключение. На острове Тонга (Полинезия) существует «трехслойный» язык: с королём, знатью и простым народом говорят по-разному. Сорок миллионов человек на о. Ява в Индонезии пользуются яванским языком. Здесь в зависимости от социального и служебного положения, а также возраста используются две основные разновидности этого языка: кромо («вежливый») и нгоко («простой»). На языке кромо говорят социально ниже стоящие в разговоре с социально выше стоящими, молодые – со старшими, дети – с родителями, незнакомые – друг с другом (при вежливом тоне разговора), в письмах. Нгоко используют родители в разговоре с детьми, старшие – с молодыми, супругами, хорошими друзьями и знакомыми. В разговоре с высокопоставленными лицами используется особая форма кромо-ингил «высокий кромо». До 20-х годов за нарушение правил использования разновидностей языка грозил штраф и заключение под стражу. В языке нутка племени американских индейцев существует специальный вариант, который используют при разговоре с горбатыми, карликами, одноглазыми людьми и с иностранцами [Наука и жизнь. 1994. № 9. С. 41–42].
9.3. Язык и классы общества
Попытка Н.Я. Марра объявить язык, как и общество, явлением классовым со всеми вытекающими отсюда последствиями, подверглась справедливой критике. Язык – не классовое, а особое общественное явление, обслуживающее общество в целом, все его классы. Само собой разумеется, что классы к языку относятся небезразлично. А.А. Потебня писал: «При разделении классов общества и по языку, самые звуки речи высшего класса считаются обязательным эвфемизмом, и наоборот, звуки простонародной речи представляются оскорбляющими приличия» [Потебня 1905: 471–472]. Класс может иметь свой языковой идеал. Это заметил К. Маркс: «…Кромвель и английский народ воспользовались для своей буржуазной республики языком (подчеркнуто нами. -А.Х.), страстями и иллюзиями, заимствованными из Ветхого завета» [Маркс, Энгельс: 8: 120].
Классовый подход к языку приводит к социальной дифференциации языка. При этом следует иметь в виду, что нет линейной связи между определенными представителями классов и конкретными формами социальной дифференциации языка, хотя предпочтения явны. Журналист-международник Вс. Овчинников заметил, что «самым безошибочным клеймом класса» англичане считают язык, особенно выговор как указатель социальной принадлежности человека. Обретенное произношение указывает на принадлежность к избранному кругу. Этот особый выговор можно обрести лишь в раннем возрасте в публичных школах, а затем окончательно отполировать его в колледжах Оксфорда и Кембриджа. Это произношение не тождественно стандартному («правильному») выговору. Британия, замечает журналист, возможно, единственная страна, где дефекты речи и туманность выражений служат признаками принадлежности к высшему обществу» [Овчинников 1979: 226]. (Подробнее о языке английской аристократии см.: [Ивушкина 1997].)
Американские социолингвисты отмечают, что в ответ на появление в США иммигрантских групп трудящихся, заявляющих права на привилегии коренных членов общества, рабочие из числа имеющих постоянную работу и низшие слои среднего класса постоянно видоизменяют своё языковое поведение, стараясь подчеркнуть свойственные им особенности речи [Лабов 1976: 22]. В различных социальных группах американских студентов отмечены синтаксические и фонетические проявления социальных различий. Социальная окраска слова определяет его лингвистическое употребление. Развитие синонимических рядов – результат стремления повысить социальный статус.
9.4. Гендерлекты («мужские» и «женские» языки)
В лингвистической и этнографической литературе описаны случаи дифференциации речи по половому признаку в ряде языков Америки и Кавказа – так называемые «мужские» и «женские» языки.
В статье «Мужской и женский варианты речи в языке яна» (языке карибских индейцев в Северной Калифорнии) Э. Сепир пишет: «…Женские и мужские речевые варианты в языке яна ведут происхождение из двух психологически отличных источников… В подавляющем… большинстве случаев женские варианты лучше всего могут быть объяснены как сокращенные формы, с точки зрения своего происхождения не имеющие ничего общего с полом, но представляющие собой обособившиеся варианты или редуцированные формы, мотивированные фонетической и морфологической экономией языка. Возможно, редуцированные женские формы являются условными символами менее центрального или менее ритуально значимого статуса женщин в обществе. Мужчины, общаясь с мужчинами, говорят более полно и неторопливо; когда в общении участвуют женщины, предпочтительным оказывается укороченный способ произнесения! Такое объяснение правдоподобно, однако женские формы в яна ныне представляют собой сложную и совершенно формализованную систему, во многих отношениях противопоставленную параллельной системе форм, употребляемых при обращении мужчин к мужчинам» [Сепир 1993: 461]. Трудно объяснить, почему у чукчей звуку [р] в мужской речи соответствует обычно звук [ц] в женской [Наука и жизнь 1994: № 9: 42]. Польский писатель Ян Парандовский замечает: «У карибов соблюдение святости слова зашло так далеко, что по-карибски могут говорить только мужчины, а женщины пользуются другим языком – аравакским» [Парандовский 1972: 133]. В наши дни в одном из этнических районов Грузии – Тушетии – отмечен особый женский тушетский диалект [Коме, правда 1982: 7 окт.].
Как сообщают учёные, дифференциация языка по полу могла заходить так далеко, что создавалась особая женская письменность. В отдаленном районе китайской провинции Хунань в 1956 г. языковеды обнаружили группу женщин, которые использовали знаки письма, резко отличающиеся от общепринятых. Знаки (600 иероглифов) передавались от матери к дочери и были совершенно непонятны мужчинам. Полагают, что это реликт письменности, которая в 221 г. до н. э. была заменена «официальными» иероглифами. Мужчины быстро освоили новый официальный язык и письменность, в то время как отстраненные от образования и не участвующие в деловой жизни женщины продолжали пользоваться старыми знаками письма и постепенно создали собственный язык.
Это всё примеры из «экзотических» языков, но самое интересное заключается в том, что предварительное обследование языка дикторов ряда европейских стран – мужчин и женщин, выступающих импровизированно, например, в интервью, показало, что речь мужчин и женщин различается в плане выбора лексических единиц и синтаксических конструкций. Дифференциация речи мужчин и женщин дикторов не является каким-то профессиональным феноменом. Это свойственно всему народу, хотя внешне не очень заметно и выявляется в ходе специального исследования.
Установлено, что в общении, скажем, современных венгров существует чёткая дифференциация мужских и женских обращений. В Японии речь мужчин настолько отличается от речи женщин, что можно говорить о существовании двух разных языковых подсистем. Различия мужского и женского вариантов японского литературного языка проявляются практически на всех ярусах языковой системы. Одинаковы только фонемы и правила их сочетаемости, всё остальное в языке различно – интонация, лексика и грамматика. Наиболее заметны расхождения в употреблении модально-экспрессивных частиц, обычно завершающих предложение. Разница между мужской и женской речью ощутимее в городе, чем в деревне. Различие тем больше, чем более расходятся социальные роли полов. Правила речевого поведения для мужчин и женщин в Японии соблюдаются строго. Мужчина, говорящий «по-женски», или женщина, говорящая «по-мужски», вызывают насмешки [Алпатов, Крючкова 1980; Алпатов 1988: 69–75].
Немецкие учёные из Тюбингена, обследовав 1300 информантов в 300 населённых пунктах Германии, обнаружили различия в языке, обусловленные разницей пола информантов: у женщин больше глаголов и союзов, у мужчин – прилагательных и наречий. Словарный запас женщин больше, чем мужчин. У мужчин больше абстрактных существительных, у женщин – имён собственных. Был сделан вывод, что определенное своеобразие в речи каждого из полов существует, и оно может предполагаться не только в диалектной речи небольшого населённого пункта, не только в немецком языке, но и в любом языке [Вайлерт 1976: 142–143].
Социолингвисты из университета в Гётеборге (Швеция) решили выявить разницу между «женскими» и «мужскими» формами разговора. Записали с помощью добровольцев типичные разговоры с типичными собеседниками. Для окончательного анализа выбрали 18 диалогов (6 – между мужчинами, 6 – между женщинами и 6 – между супругами). Выяснилось, что мужчины обмениваются значительно более длинными репликами: в среднем 12,3 слова (в диалоге женщин всего 8,2 слова). В семейных диалогах у мужчин средняя реплика – 8,7 слов, у женщин – 13,9 слов. В женских диалогах налицо паритет слов: 50 на 50. В мужских наблюдается доминирование одного из собеседников [Человек. 1993. № 4. С. 26]. В 1979 г. в Париже вышла книга М. Ягелло «Женские слова».
Проблема «женских» и «мужских» языков входит в весьма актуальную в конце XX в. проблему тендера (гендерный от англ. gender "род" – связанный либо с мужской, либо с женской проблематикой). Отсюда термин гендерлект – особенности языка женщин и мужчин в пределах одного национального языка (включая лексику, грамматику и стиль) [Комлев 1995].
Профессионально умелый анализ языка может многое сказать об обществе, например, об отношении общества к женщине. Так, анализ семантических сдвигов в значении английских слов свидетельствует об антифеминизме в английском языке [Лапшина 1996]. Оказалось, что в английском языке много пейоративных (уничижительных, неодобрительных) номинаций женщин, а мужские эквиваленты отсутствуют. Метафоры применительно к женщинам приобретают исключительно сексуальную коннотацию. Категории женщин отводится отрицательное семантическое пространство. В английском языке наличествует 220 слов, обозначающих сексуально распущенных женщин, и только 20 слов называют неразборчивого в сексуальном отношении мужчину. Исследователи отмечают всеобъемлющую и постоянно возобновляющуюся тенденцию к пейорации слов, обозначающих женщин. Если раньше первоначальные негативно-оценочные значения относились и к мужчинам, и женщинам, то теперь применяются только по отношению к женщинам. Ранее нейтральные номинации женщин в настоящее время подвергаются пейорации. Если слова "dog", "beast", "pig" отнесены к женщинам, то все они имеют исключительно уничижительную сексуальную коннотацию [Лапшина 1996: 60–62].
В английском языке налицо «двойной стандарт» переосмысления: Lord не переосмысляется и означает не всякого мужчину, a Lady может быть отнесено к любой представительнице слабого пола. Madame – распространенное наименование хозяйки публичного дома, но никто сутенёра не назовёт Sir [Лапшина 1996: 64]. В языке нет терминов, обозначающих сексуально непривлекательных мужчин, а вот соответствующих номинаций женщин с пейоративным значением сотни. Это относится ко всему словарю, включая и жаргоны. Вывод автора исследования однозначен: семантическая история терминов, обозначающих женщин, – это история семантической пейорации и деградации значения [Лапшина 1996: 64].
Причину столь явного антифеминизма языка видят в том, что словотворчество – инициатива в основном мужчин. Женщины – хранительницы языка, а мужчины – его творцы.
9.5. Профессиональная дифференциация языка
Профессиональная дифференциация тоже весьма существенна. Она заключается не только в употреблении тех или иных терминов или профессиональных словечек, но шире – в построении и содержании текстов. В романе В. Богомолова «В августе сорок четвёртого…» («Момент истины»), посвященном советским контрразведчикам, широко представлены профессионализмы. Например, чистильщик (от чистить – очищать районы передовой и оперативные тылы от вражеской агентуры) – обозначение розыскника военной контрразведки; волкодав «розыскник, способный брать живьём сильного, хорошо вооруженного и оказывающего активное сопротивление противника»; ларш «сильный, способный оказать серьёзное сопротивление противник». «Таманцев неожиданно обнял Андрея и быстро доверительно зашептал: – Я обучу тебя стрелять по-македонски, силовому задержанию… поднаберёшься опыта, оперативная хватка появится – да тебе же цены не будет!.. Мы с Пашей сделаем из тебя настоящего чистильщика!.. Волкодава!.. Да ты любого парша голыми руками брать сможешь!..» [Новый мир. 1974. № 12. С. 62].
Считается, что профессионализмы возникают в результате стремления к образности, экспрессии, эмоциональности в условиях замкнутого контакта. Много профессионально-просторечных слов отмечается в среде военнослужащих: сорокопятка (орудие), тридцатьчетверка (танк), сидор (вещевой мешок), самоволка, травить, сачковать и т. д. Часть профессионализмов может перейти в литературный язык: катюша (орудие), клин, клещи, мешок (виды окружения).
В конце XX в. стал активно складываться русскоязычный «интернетовский» жаргон как ответ на «атлантический вызов». Английскому оригиналу подбирается по признаку агрессивности русский эквивалент (интерфейс – междумордие) [Гусейнов 2000].
К профессиональной дифференциации языка относится наличие культовых разновидностей речи. Л.В. Шапошникова в книге «Тайна племени голубых озер» (1969) пишет о священном языке одного из племен юга Индии. Язык кворжам используется в храмах как язык молитв и религиозных книг, бесед служителей храмов. В этом же племени существует и тайный язык каликатпими. Его используют члены племени, чтобы их не поняли другие.
К профессиональным языкам примыкают жаргоны и арго – речь представителей отдельных промыслов и производств, а также язык деклассированных элементов. «Энциклопедический словарь юного филолога» (М., 1984) отмечает: «Общее свойство жаргонной лексики – переосмысление общеупотребительных слов и создание выразительных, ярких метафор» [Энциклопедический словарь юного филолога 1984: 30].
В.Д. Бондалетов исследовал и детально описал условные языки (арго) русских ремесленников и торговцев, в результате чего возникла надёжная база для сравнительно-исторического изучения многочисленных (около 100) вариантов арго, для создания типологии черт сходства и различия, для решения проблемы происхождения всей совокупности русских и восточнославянских арго [Бондалетов 1987 (2)].
Не обошли своим вниманием исследователи и «фени» («блатная музыка») – язык уголовного мира, «уродливый, пугливый, скрытный, предательский, жестокий, двусмысленный, гнусный, глубоко укоренившийся роковой язык» (В. Гюго. Отверженные, кн. 7). В 90-е годы и позже вышло в свет сразу несколько словарей языка уголовного и блатного мира.
Промежуточное место между территориальными диалектами и жаргонами занимает такое языковое образование, как сленг. «Сленг – это особый исторически сложившийся и в большей или меньшей степени общий всем социальным слоям говорящих вариант языковых (преимущественно лексических) норм, бытующий в сфере устной речи и генетически и функционально отличный от жаргонных и профессиональных элементов языка» [Маковский 1963: 22]. Есть иное определение сленга: «Совокупностьжаргонизмов, составляющих слой разговорной лексики, отражающих грубовато-фамильярное, иногда юмористическое отношение к предмету речи» [АЭС: 461].
Специфической чертой сленга является смешение элементов различных диалектов. Он представляет собой связующее звено между территориальными диалектами и литературным языком. Ярким примером сленга является говор лондонских окраин – кокней, на котором у Б. Шоу говорила главная героиня пьесы «Пигмалион» Элиза Дулитл.
9.6. Семейная дифференциация языка
«Самое лениво сказанное в семье имеет свой оттенок. И бесконечная, своеобразная, чисто филологическая словесная нюансировка составляет фон семейной жизни» (О. Мандельштам). Можно говорить о семейной дифференциации языка, под которой понимается совокупность специфических речевых средств, а также особая семантическая нагруженность обычных языковых единиц, используемая ограниченным кругом носителей языка во внутрисемейном общении или в общении малых групп. «…Между людьми одного кружка или семейства устанавливается свой язык, свои обороты речи, даже – слова, определяющие те оттенки понятий, которые для других не существуют… Например, у нас с Володей установились, бог знает как, следующие слова с соответствующими понятиями: изюм означало тщеславное желание показать, что у меня есть деньги, шишка (причем надо было соединить пальцы и сделать особенное ударение на оба Ш) означало что-то свежее, здоровое, изящное, но не щегольское; существительное, употребленное во множественном числе, означало несправедливое пристрастие к этому предмету и т. д. и т. д. Но, впрочем, значение зависело больше от выражения лица, от общего смысла разговора, так что, какое бы новое выражение для нового оттенка ни придумал один из нас, другой по одному намёку уже понимал его точно так же» (Толстой Л. Юность. Гл. XXIX).
В повести В.И. Макарова об академике А.А. Шахматове находим пример «семейного языка»: «…и даже Оленьку Елагину, живую, хорошенькую девочку, к которой мальчик почему-то придирался и всё уверял её, что она просто "настоящий кринолин", как называли в его семье человека жеманного, кокетливого» [Макаров 2000: 38].
Замечено, что яркие черты индивидуальности складываются, как правило, в дружных, устойчивых семьях. «Тайным шифром счастливых семей» назвал В. Набоков повседневный обмен скрытыми от других семейными шутками, из которых и рождается семейный социолект. «Семейный диалект» функционирует только в отсутствие посторонних, обычно не замечается членами семьи, а потому объектом изучения стал только в последнее время [Кукушкина 1989; Капанадзе 1989].
«Семейный диалект» состоит из особых словечек (нестандартных наименований), необычных синтаксических конструкций, семейных фразеологизмов и даже элементов семейной морфологии и словообразования. Полагают, что стремление дать имена бытовым предметам, которые стандартных наименований не имеют, обусловлено коммуникативной необходимостью. Психологически «домашний язык» – это и борьба с рутиной. Многие семейные словечки и выражения – это понравившиеся шутки, ставшие знаками семейного общения. Они обычно относятся к рутинным бытовым ситуациям: повседневные нужды, покупки. Рутина общения преодолевается склонением несклоняемых слов (аз кана), фонетическими преобразованиями (фатера из квартара) , ложной этимологизацией (зверькасса из сберкасса ), пародированием канцеляритов (горсуп из гороховый суп).
Чем лучше человек знает литературный язык, тем охотнее прибегает он к элементам «домашнего диалекта». «…Она (А. Ахматова. -А.Х.) очень придирчиво относилась к отклонениям от норм русского языка в устной речи окружающих. Вместе с тем она охотно вводила в свою речь современные арготизмы. Она скучала, если в общении с близкими звучала только правильная речь. Отсюда пристрастие Анны Андреевны ко всякого рода домашним кличкам или литературным цитатам, превращенным в семейные поговорки… Бранное обращение «свинья» Анна Андреевна заменяла домашним арго – «евин», «полусвин», «свинец»…. Любой бытовой или деловой успех обозначался формулой: «И лобзания, и слёзы, И заря, заря!..» (Фет)» [Герштейн 1993: 59-160].
9.7. Язык и малые социальные группы
Семья представляет собой одну из разновидностей малых социальных групп. С ней в одном ряду стоят производственный, научный, спортивный, воинский коллективы численностью от трёх до десяти-пятнадцати человек. Между членами таких групп устанавливаются непосредственные контакты. В них возникает социально-психологическая потребность к объединению и демонстрации своей принадлежности к данной социальной группе. В таких коллективах складывается внешняя похожесть (одежда, значки, ритуальность поведения), символизирующая принадлежность к группе. Помимо коммуникативной функции речь в социальных группах выполняет интегрирующую (объединяющую) и дейктическую (указательную) функции.
Как феномен социальной психологии малые социальные группы с помощью эффективных методик изучены хорошо. Что касается социолингвистической стороны, то они исследованы явно недостаточно. Складываются новые подходы к лингвистическому изучению малых групп. Так, соционейро-лингвистика изучает группы больных детей, а также людей со старческим слабоумием [Пенг 1990].
Известно, что ярким образцом речевой специфики группы являются групповые шаблоны речи, складывающиеся в результате языковой игры, которая в жизни малых групп весьма актуальна. В устной речи малых групп взаимодействуют две тенденции. С одной стороны, свертывание названий предметов (многое в предмете речи является само собой разумеющимся и потому в названиях не нуждается), а с другой стороны, детализация тех средств, которые характеризуют и оценивают предмет, ибо детальная характеристика и оценка – это самая суть внутригрупповой коммуникации. Другими словами, речь человека как члена определенной малой группы отличается предикативностью и оценочностью при редукции наименования [Крысин 1989].
9.8. Индивидуальная дифференциация языка (идиолект)
Предел социальной дифференциации языка – языковая личность. В последнее время интерес лингвистов обрагцён в сторону так называемой индивидуальной дифференциации речи носителя данного языка (микролингвистика). Дело в том, что выбор слов и построение синтаксических конструкций от предложения до более сложных форм не является постоянным в одно и то же время, они меняются беспрерывно в зависимости от ситуации разговора и собеседника. Японские исследователи ввели специальный термин «языковое существование», включающий в себя понятие индивидуальной дифференциации речи [Конрад 1959].
Языковая личность – это личность, выраженная средствами языка в языке (текстах) и в основных чертах выявляемая с помощью анализа языковых средств. Полагают, что за каждым текстом стоит языковая личность, которая характеризуется не только степенью владения языком, но и выбором – социальным и личностным – языковых средств различного уровня. Для личности характерно своё видение мира, определяемое индивидуальной языковой картиной мира. Индивидуальная дифференциация речи – залог всех других форм дифференциации языка, основная пружина его эволюции.
В отечественной науке известен опыт создания диалектного словаря личности [Тимофеев 1971]. Интересна попытка группы отечественных исследователей создать языковой портрет конкретного человека на примере языковой личности с рельефными языковыми чертами, уникальной индивидуальности, ярко воплотившей в себе черты своего времени, культуры, народа, носителя языковой традиции поколения русской интеллигенции, замечательного советского языковеда А.А. Реформатского. Языковая личность – это произносительная манера, особенности устной речи, своеобразное использование иностранных языков, словаря, заметки на полях любимых книг, любовь к прозвищам, манера общения в семейном кругу, язык писем, стиль написания научных текстов и т. п. [Язык и личность 1989].
Языковую личность русского философа и писателя В.В. Розанова (1856–1919) определяют как насыщенную религиозно-мистическими, интеллектуальными, эмоциональными переживаниями и прозрениями. Вывод делают на основе частотности ключевых слов-тем, вокруг которых развертываются крупные семантические поля. Ключевые слова выстраиваются в своеобразную иерархию [Карташова 2000: 139].
Отличительной чертой языковой личности выдающегося австрийского поэта P.M. Рильке (1875–1926) называют её открытость иным языкам и культурам и её обогащение ими. Стихи Рильке на русском, французском и итальянском языках – свидетель выхода языковой личности за пределы родного немецкого языка. Языковая личность Рильке видится как личность, вобравшая в себя черты многих европейских языков и наций. Благодаря этому Рильке стал поэтом, в творчестве которого немецкий язык XIX в. нашёл своё высшее поэтическое воплощение [Лысенкова 2000: 191].
Писательская лексикография – один из перспективных путей изучения языковой личности. Среди различных типов словарей языка писателей центральное место занимают тезаурусы – словари, которые в явном виде фиксируют семантические отношения между составляющими его единицами. Языковая личность не только носитель языка, но и создатель индивидуального тезауруса, который и может в руках исследователя стать надежным инструментом исследования этой языковой личности.
9.9. Перспективы языковой дифференциации
Обзор типов языковой дифференциации показывает всеобщность этого явления. Р. Барт замечает: «Речь любого субъекта с неизбежностью входит в тот или иной социолект» [Барт 1989: 527]. Полагают, что дифференциация обусловлена глубинными свойствами психической жизни человека.
«…Существует изначальный параллелизм между разделением общества на классы, расчленением символического поля, разделением языков и невротическим расщеплением психики» [Барт 1989: 536]. У дифференциации есть также и языковые истоки: «…Разделение языка возможно благодаря синонимии, позволяющей сказать одно и то же различными способами, а синонимия является неотъемлемой, структурной, как бы даже природной принадлежностью языка» [Барт 1989: 536].
Какова же перспектива всех трёх – территориальной, возрастной и социальной в узком смысле – разновидностей дифференциации языка? Видимо, дифференциация языка вечна, что объясняется психологически: «Своим носителям социолект выгоден, очевидно, прежде всего тем (не считая преимуществ, которые владение особым языком даёт в борьбе за удержание или завоевание власти), что сообщает им защищенность; языковая ограда, как и всякая другая, укрепляет и ободряет тех, кто внутри неё, отвергая и унижая тех, кто снаружи» [Барт 1989: 531].
Поскольку наличие диалектов в СССР считалось проявлением отсталости, полагали, что территориальная дифференциация языков будет преодолена. С развитием экономических связей районов страны, с повышением общей культуры населения и овладением литературным языком, с ростом мобильности масс происходит «усреднение», нивелировка диалектов. В них происходит новая дифференциация. В диалекте отмечают три формы речи: а) чисто диалектную, которой пользуется старшее поколение, главным образом женщины, ограниченно грамотные и не принимающие участия в общественной жизни. Она обслуживает семейные и обиходно-бытовые отношения; б) литературную речь – речь местной интеллигенции – в сфере официально-деловой, культурно-производственной и для публичных выступлений; в) смешанную речь – соединение элементов диалекта и литературного языка, – которой пользуется основная масса производственников, активных в селе [Орлова 1960].
Вытеснение диалекта литературным языком – процесс чрезвычайно длительный и неоднозначный. Удивительно, что диалектные различия сохраняются у высококонсолидированных народов – японцев, англичан, немцев. В Италии, где до сих пор сохраняются резкие диалектные различия между двенадцатью наиболее распространенными говорами, 65,6 % жителей в семейном общении используют диалект. Более 23 % опрошенных итальянцев на улице, на работе, в общественных местах употребляют только местный говор. Более ста лет прошло после объединения Италии в единое самостоятельное государство, а диалекты продолжают жить.
В постсоветское время отношение к территориальным диалектам стало меняться от социально-политической компрометации русских диалектов и замены их литературным языком до признания высокой культурно-этнической ценности этой формы речи. Вспомнили слова немецкого языковеда Л. Вайсгербера: «…Диалект – это языковое открытие родины <…> независимая ценность диалектов состоит в том, что они дают гармонию внешнего и внутреннего мира, что они действительны и в сравнении с литературным языком. Диалекты уходят, но пустоты заполняются не литературным языком, а жаргоном» (Цит. по: [Калнынь 1997: 120]). Множество диалектов – такое же благо для общенационального языка, как и множество языков для человечества (см. главу 19 «Будущее языка как объект науки»).
Возрастная дифференциация обнаруживает тенденцию к усилению, к оформлению различительных признаков в особую подсистему литературного языка.
Из всех типов и видов профессиональная дифференциация – наиболее прогрессирующая. Дальнейшая профессионализация населения, образование значительных групп, связанных единством профессии, широкое внедрение науки в производство и быт – вот основа усиления профессиональной дифференциации. Писатели-фантасты, пытающиеся прогнозировать будущее человеческого общества, а также его языка, тоже предполагают, что профессиональная дифференциация языка будет углубляться. Картину будущего изобразил И. Ефремов в романе «Час Быка»: «…У каждого народа Земли с подъёмом культуры шло обогащение бытового языка, выражавшего чувства, описывающего видимый мир и внутренние переживания. Затем, по мере разделения труда, появился технический, профессиональный язык. С развитием техники он становился всё богаче, пока число слов в нём не превысило общенациональный язык, а тот, наоборот, беднее».
Профессиональный жаргон может кодифицироваться (узакониться). Так, британские лингвисты, учитывая, что в английском морском профессиональном жаргоне содержится много деловой информации, по согласованию с практиками мореплавания создали словарь, ставший учебным пособием в морских училищах. Словарь оказался полезным и в других странах, поскольку специфические термины английских моряков стали интернациональными понятиями [Знание – сила. 1990. № 9. С. 37].
Особую форму социальной дифференциации языка представляет собой его стилистическое расслоение – специфический отбор фонетических, морфологических и синтаксических средств в зависимости от ситуации общения, контекста и целевой установки сообщения. Усложнение общественных отношений, развитие государственности усиливают внутреннее членение языка, приводят к возникновению функциональных стилей литературного языка. Считается, что функционально расслаиваться может не только литературный язык, но и диалекты.
Дополнительная литература
Алпатов В.М. Япония. Язык и общество. – М., 1988.
Бондалетов В.Д. Типология и генезис русских арго. – Рязань, 1987.
Кирилина А.В. Тендер: лингвистические аспекты. – М., 1999.
Колесов В.В. Язык города. – М., 1991.
Маковский М.М. Английские социальные диалекты: Онтология, структура, этимология. – М., 1989.
Нефедова Е.А. Экспрессивный словарь диалектной личности. – М., 2001.
Потапов В.В. Многоуровневая стратегия в лингвистической гендерологии // Вопросы языкознания. 2002. № 1. С. 103–130. Язык и личность. – М., 1989.
