Радзинский Эдвард Станиславович. Распутин: жизнь и смерть
Российский спортсмен (классическая борьба, тяжелая атлетика), авиатор. Чемпион России по тяжелой атлетике (1904), с 1905 - борец-профессионал. Родился 05.11.1880 в с. Верхнее Талызино Симбирской губернии (ныне Сеченовского района Нижегородской области).
Считался учеником Ивана Поддубного. Из 15 схваток со своим учителем в 1904-1916 10 проиграл, 5 свёл вничью. Выступал и с атлетическими номерами. Носил на спине по арене 25-пудовый якорь, 40-ведерную бочку и другие тяжести. На его спине ломали столбы, гнули железнодорожные рельсы, строительные балки. По воспоминаниям очевидцев: “Высокого роста, пропорционально сложенный, с мощной борцовской маскулатурой без рельефа. Постоянно добродушное выражение на широком лице со светлыми бровями и веселыми серо-зелеными глазами хорошо гармонировало с общей манерой борьбы Заикина - без суеты, с плавными движениями рук, с неизменным движением вперед на противника. Лишь в решительный момент происходило едва уловимое, как взрыв, молниеносное движение - и противник лежал на лопатках”. Физические данные Заикина: рост - 186 см, вес - 125 кг, грудь - 129 см, бицепс - 45 см, бедро - 69 см, икра - 44 см (для сравнения - у Арнольда Шварценеггера рост 188 см, вес 105 кг, грудь 145 см).
В 1910 закончил летную школу Фармана в Париже, став девятым по счету авиатором в Российской империи. Демонстрировал воздушные полеты на “Фармане” - аэроплане, сделанном из дерева и полотна. Однако после двух незначительных авиакатастроф (вторая - при полете вместе с писателем А.Куприным) оставил авиацию.
Дружил с А.Куприным и Ф.Шаляпиным , был знаком с
Илиодором и
Распутиным (см. фото)
. Был совершенно неграмотным: ни читать, ни писать не умел, а расписываться его научил А.Куприн.
После октябрьского переворота - в эмиграции. Как борец гастролировал в Европе, Америке, Африке, Австралии. С 1928 и до самой смерти жил в Кишиневе на ул. Каменоломной,
д. 7
(в настоящее время на доме - мемориальная
доска на двух языках).
Умер 22.11.1948 в Кишиневе.
Похоронен там же, на Центральном (Армянском) кладбище (тоже фото памятника).
Улица Каменоломная после смерти Ивана Михайловича была переименована в
улицу имени Заикина
(использованы материалы сайта
lachi3.narod.ru
и фотографии из ЖЖ Андрея Бенимецкого
).
Террорист в рясе задумал создать храм наподобие Вавилона, чтобы на высокой горе стояла прозрачная башня до облаков, заросшая изнутри цветами, а с купола башни Илиодор, подобно Христу, желал обращаться к народу с "нагорными проповедями". На самом же деле он строил не храм, а крепость со сложными лабиринтами подземных туннелей; Илиодор шлялся по городу в окружении боевиков, вооруженных кастетами и браунингами. Знаменитый силач Ваня Заикин, человек недалекого разума, вкатывал, как Сизиф, на гору гигантские валуны. Илиодор велел местным богомазам написать картину Страшного суда, в которой были показаны грешники, марширующие в ад. Впереди всех выступал с портфелем премьер Столыпин, возле него рыдал от страха обер-прокурор Лукьянов (в очках), следом валили в геенну огненную адвокаты, евреи, писатели, а Лев Толстой тащил в адское пекло полное собрание своих сочинений... Вскоре, оставив земляные работы, Ваня Заикин прокатил Илиодора на самолете. Вернувшись с небес на грешную землю, царицынский Савонарола выступил перед верующими с такими словами:
- Дивное видение открылось мне с высоты аэропланной: все министры, губернаторы, толстовцы, социалисты и полицмейстеры предстали малюсенькими, будто гниды. Зато истинно верующие виднелись с небес как библейские Самсоны - величиною со слонов...
Валентин Пикуль, "Нечистая сила"
Глава XII. Семейство Головиных
С перваго раза, когда я увидала Муню и Любовь Валериановну Головиных, и до того дня, когда я пришла к ним после Октябрьской революции осенью 1917 г., я часто задавала себе вопрос, почему они взяли себе духовным руководителем и советчиком Р.? А что для них он был именно только этим, за это можно ручаться с полной достоверностью. Их кровное родство с царским домом и близость к Вырубовой исключала протекцию Р. Сестра Любови Вал. Ольга Вал. была замужем за дядей царя в<еликим> к<нязем> Павлом Александровичем, а за ее сыном от перваго брака к<амер>-юн<кером> Пистелькорсом была замужем Александра Александр. Танеева, сестра Ан. Ал. Вырубовой.
Старая Головина часто мне рассказывала, как их семья и Ан. Ал. Вырубова одни остались верны Р., когда его постигла опала в 1910 г. Во всех темных политических интригах Р. Головины не принимали никакого участия, как о том свидетельствует вся написанная до сих пор литература о Р., где имя Головиных не стоит нигде в связи с делишками, проводившимися через Р. Муню называют только его первой секретаршей, но остается невыясненным, что именно подразумевается под этим званием: свои «пратеции» Р. всегда писал сам: криво, косо, но сам. А получаемые на его имя письма прочитывались ему также и другими, имевшими доступ дальше приемной. Денежной поддержки Р. тоже не оказывал им, т. к. в то время, как я их знала, они часто очень нуждались и никогда в голову им не приходило прибегнуть к помощи Р. Как доказательство того, что они не брали у Р. денег, может служить тот незначительный факт, что когда Муня, уезжая к Лохтиной в Верхотурье осенью 1915 г., пошла с Р. покупать ножницы для Лох., то нужные для этого полтора рубля взяла у Люб. Вал. Остаются любовные отношения, но здесь я тоже могу сказать, что обращение Р. с Головиными совершенно отличалось от обращения его с другими посетительницами. Никогда я не видала, чтобы он тискал или целовал Муню, а когда целовал, то выходило это у него так просто, как это и до сих пор встречается в глухих углах России, когда старики и пожилые мужчины целуются при свидании, и поцелуй Р. Муни был всегда совсем другой, чем с прочими.
Мне говорили лица, близко знавшие Р. и Муню, что большинство помощи Р. делал через Муню, и про нее рассказывали, что она нарочно ходила по окраинам города и отыскивала тех, кому надо было помочь. Это одна сторона дела – теперь другая, как могло такое чопорное, в строгих правилах прежней узкой морали воспитанное семейство, как Головины, не только мириться с разнузданностью поведения Р., но даже делать вид или на самом деле ничего не замечать из того, что его окружало? Ведь не слепы же и глухи они были? ведь сколько раз мы с Муней присутствовали вместе при сценах, откровенных и циничных до последнего предела, и Муня продолжала тихонько мигать своими ясными глазами, и лицо ее не выражало даже смущения. Отношение ее к Р. – это не поклонение перед святостью, это какая-то слепая вера в то, что все сделанное им правильно, что так и надо. У Люб. Вал. в первые годы нашего знакомства еще были попытки критики, но уже в 1916 г. она изменила свое отношение и также начала утверждать, против всякой очевидности, что Р. только завлекают злонамеренные люди во всякие неприятные истории, а сам он тут решительно ни при чем, т. к. он настолько выше всяких людских дрязг, что даже не замечает и не понимает дурное.
Это было в 1914 г., вскоре после моего знакомства с Р., когда я по приглашению Муни пришла к ним. Старинный темный дом на Мойке с антресолями, внутренними дубовыми лестницами, застланными толстыми коврами, молчаливым казачком в большой прохладной передней, белой гостиной с венецианскими зеркалами и лакированной мебелью, шелковым будуаром с спящей в углу низкого стеганого дивана собакой монстром из породы бульдогов; старинным чудесным портретом Левицкого в резной раме, надтреснутым фарфором и жуткой тишиной забытых покоев, изредка резко нарушаемой телефонным звонком.
В то время, когда я с ними познакомилась, отца уже не было в живых, жили трое, Люб. Вал. с дочерьми, из них старшая Ольга Евгеньевна была сестра милосердия и домой приходила редко. Бабушка Ольга Васильевна Карнович, прозванная Р. «орлом», жила отдельно и приезжала изредка в своей шелковой двухместной каретке, запряженной парой караковых, а чаще семейные бывали у нее. Она относилась к Р. неодобрительно, как сама мне говорила, но, нежно любя Муню, скрывала свою неприязнь и даже иногда кротко сознавалась, что «не нам судить», и просила Р. помолиться.
Весь склад в доме был почти монастырский: строго заведенные часы обеда и завтрака, покорная почтительность Люб. Вал. к матери и у дочерей к ней, тихо, почти шепотом, отдаваемые приказания, беззвучно скользящая прислуга, лампадки у образов и неуловимый запах оранжерейных цветов, свечей, старых материй, выдыхающихся духов и ладана, какой бывает в игуменских кельях и барских домах, где долго живут одни и те же люди.
И, наряду с этим, разнузданная вольность Р., его разухабистые словечки и пляска, и вера в его святость у Муни, и искренняя преданность к нему Люб. Вал. И тут же дикие выклики Лохтиной: «Падите ниц! сам бог сошел на землю!» – ее кликушеские выходки и нелепая одежда с развевающимися лентами – все это делало какой-то неясный сумбур понятий и до корня переворачивало все общепринятые законы обыденной жизни. Ольга Евг. относилась к Р. крайне неприязненно, и мне говорили, что и в сестры милосердия она ушла, чтобы пореже бывать дома и не встречаться с Р. Но уже в конце второго года нашего знакомства ее отношение стало меняться. Раз как-то, когда мы с Муней говорили на нашу излюбленную тему о том, почему я не могу почувствовать «духа» Р., Ольга Евг., сидевшая с нами, вдруг сказала со вздохом: «Как жаль, что я испытываю то же, что вы, но вы не жалеете об этом, а я очень. В самом деле, если допустить, что я из-за каких-то нелепых предрассудков прошла мимо Гр. Еф. и не увидала глубину его духа, который дает столько отрады другим, то это очень горько. Вы посмотрите на Муню, как она спокойна и счастлива, а я все мечусь и нигде не найду себе нравственной поддержки». Муня кротко смотрела перед собою и улыбалась, а я с грустью подумала, что время недалеко, когда она, подобно Лох., закричит: «Падите ниц! сам бог сошел на землю!»
Про свою встречу с Р. Муня рассказывала мне так. Я увидала Гр. Еф. в первый раз в Казанском соборе, у меня было тогда большое горе, я стояла перед иконой и не могла молиться, и вдруг я слышу, кто-то ответил мне на мои мысли. Я обернулась и увидела странника в сером армяке, а он наклонился ко мне и еще несколько слов сказал, и я увидала, что он знает не только то, что я сейчас думаю, а и то, что было раньше, и я сразу так в него уверовала, что у меня никогда после не было колебаний. Прежде я мучительно старалась объяснить себе жизнь, а Григ. Еф. мне так все ясно растолковал, что я больше ни о чем не задумываюсь. Вы так поверхностно к нему подходите и не видите всю глубину его духовной красоты, вы должны хотя понять, как он добр, ведь он всех жалеет и всем одинаково помогает и не спрашивает, хорош человек или плох… «Значит он и мошеннику поможет?» – сказала я. Муня тихонько покачала головой. «Мошенник тоже ведь человек», – заметила она кротко. Это был такой убийственный аргумент, против которого не приходилось возражать! Но я не унялась: «А обращение Гр. Еф. с женщинами, как вы к этому относитесь, Мария Евген.?» – спросила я. Муня опустила голову и помолчала несколько секунд, но потом сказала твердо: «Это все испытание по неверию, хотя, конечно, по слабости своей я бы хотела, чтобы этого не было. А только мы сами виноваты: попробуйте хотя раз как должно подойти к Григ. Еф., и вы увидите, как он будет с вами обращаться. Вы сами думаете всегда неподобающее, вот он вас и испытывает. А у меня к нему не бывает смущения, и я от него ничего подобного никогда не видала, про него к тому же много говорят напрасно и обвиняют в таких делах, о каких он и не знает». Мне всегда становилось немножко совестно перед Муней во время наших бесед: я никогда не могла понять, представляется ли она или на самом деле не видит, что видимо всем, но, с другой стороны, ведь и почти все дамы и девицы совершенно непринужденно вели «духовные» беседы в столовой Р. в то время, как он «молился» с одной или двумя в спальне и оттуда слышалась заглушенная возня и иногда нервный, «благовоспитанный» смешок и тихий стон. А раз произошел такой случай: мы с Муней засиделись у Р., и, когда стали прощаться, он ухватил меня и стал настойчиво просить остаться ночевать, причем совершенно ясно, без всяких намеков, все сильнее распаляясь и поскрипывая зубами, расписывал мне все ожидаемое блаженство. Наконец, еле отделавшись от него, мы вышли, и, спускаясь по лестнице, я сказала, не утерпев: «Ну а теперь что вы на это скажете?» Но, кротко посмотрев на меня своими мигающими глазами, Муня сказала: «Все это надо понимать духовно», – и такая грусть о моем заблуждении была в ее голосе, что, решительно одурев на минуту, я должна была признать, что земля слетела на луну, что белое вдруг стало черным – иными словами: Р. духовный руководитель, а я испорченная девчонка, видящая во всех словах гадкие намеки. Ведь если уже это понимать «духовно», тогда что же это «духовное» означает? А потом, когда мы уже сидели на извозчике и ехали на Мойку, Муня вдруг сказала: «А если он вас испытывает? Ему известно все, он знает и ваше малодушие и ваше неверие, почему вы не останетесь и не посмотрите, что будет? Я уверена, что он только хочет вас наставить на истинный путь…» Благодарю покорно от такого «истинного пути» в объятиях Р. Хорошо, что я знаю приемы Джиу Джитси, и только благодаря им уцелела от «испытаний» и «наставлений» в вере Р.!
Но, с другой стороны, все так же остается совершенно неясным, чем же сумел Р. так убедить в своих высоких духовных качествах семью Головиных, что для них, с 1910 г., не существовало другого авторитета, кроме Р., и в доме их он держал себя как родной человек. Недаром старая Головина говорила, вздыхая от полноты чувств: «Григ. Еф. я люблю как родного брата, и чем больше я его узнаю, тем больше ценю».
Как я уже сказала, деловых отношений между Р. и Головиными не существовало, чему ясным доказательством служат запутанные денежные дела семьи, которые за годы нашего знакомства только все больше усложнялись, а никак не приходили в блестящее состояние. О любовных чувствах не может быть речи, эти чувства, согласно старой пословице, что кошель, их никак не скроешь. Рано или поздно тем или иным способом, а человек должен выдать себя. И я, проводившая с ними иногда целые дни, не могла бы этого не заметить. Остается, следовательно, последнее: Р. как-то так сумел овладеть их разумом и сердцем, их волей, что они, действительно, видели черное белым, а белое черным. Ведь недаром же существует сила внушения, а ее не отрицает никто!
В то время по Петербургу ходила сплетня, переданная мне одной из посетительниц Р., о том, как в Царском Селе Р. пригласил к себе «помолиться» одну совсем молоденькую жену л<ейб>-гвардейца свиты ее В<еличества> и та потом очутилась почему-то в полугорячечном состоянии на вокзале Цар<ского> Села, была привезена в Петерб<ург> случайно встретившим ее знакомым и, прохворав три недели, написала царице письмо с какими-то кошмарными разоблачениями. Но следствием этого письма явилась ссылка ее мужа в Дагестанский полк на Кавказ, а с тем вместе и ее. Если допустить, что это правда, а я думаю, что не ошибусь, утверждая это, то почему же не подумать, что была та крепость Р. поклонниц, которым нужна была его святость, «? tout prix». Одним словом – подвижник и «отшельник» 20-го века. Но, конечно, надо думать, что далеко не все темные дела Р. были известны Головиным, и, при его ловкости и хитрости, он, без сомнения, умел утаивать львиную долю из них, а если открывалось что-нибудь неблаговидное, то это сейчас же можно было свалить на бесов, которые только и ищут, как бы им поддеть праведника – с грешным человеком чего время зря терять – все равно будет в аду, а вот сокрушить праведника – это то, над чем стоит постараться! И в этих «искушениях» такие непогрешимые поклонницы видели лишнее подтверждение святости их праведника Р. Когда я иногда заговаривала с Муней насчет неуместности вмешательства Р. в политику, она мне отвечала всегда очень коротко и раз сказала, сильно волнуясь: «Знаете, Григ. Еф. приписывают гораздо больше влияния, чем он имеет на самом деле. И ведь все, что посоветует он, – все это бывает к лучшему.
А без Гр. Еф. они бы еще хуже поступали. Вы не можете себе вообразить, чего ему стоит удержать их иногда от опрометчивых поступков. И далеко не всегда слова Гр. Еф. имеют действие. Вспомните, летом (дело было в 1915 г.) думу распустили. Гр. Еф. тогда очень отговаривал, но явилось другое влияние, сильнейшее, а Гр. Еф. даже захворал, когда разогнали думу, и все время твердил: «Ну значит, тому и быть, сами в петлю лезут». И, кроме того, от него хотят невозможного: он сам и жизнь его настолько своеобразны, что и понятия о жизни у него совсем другие, чем у всех, и ему часто видно то, что для всех еще закрыто, и он иногда просто не понимает: чего хотят и из-за чего враждуют разные партии и которая права». – «Ну а как к нему относится царь?» – спросила я. Муня покачала головой: «Это очень трудно сказать; конечно, царь считает Гр. Еф. другом и знает, что только он один говорит ему всегда правду, иногда грубую, резкую, но всегда правду, а он ее ни от кого не слышит! Но, с другой стороны, у царя есть область, в которую он никого не допускает: это его самодержавие. У него к нему какое-то болезненное отношение, и самый любимый советчик может мгновенно сделаться его врагом, если он заметит в нем хоть намек на желание ограничить эту власть. Кроме того, он очень подозрителен; Гр. Еф. часто рассказывает, как он спрашивает в раздражении: «Григорий, царь я или нет?» – если он думает, что ему хотят внушить, как надо поступить. Можно, правда, подумать, что ему по какой-то иронии судьбы передалась черта Ивана Грозного! И, кроме того, он очень упрям и часто из одного упрямства поступает наоборот, так что Григ. Еф. с ним приходится очень трудно». Сомневаться в искренности слов Муни не приходится, какая ей нужда была передо мной притворяться? А что касается до царской семьи и взаимоотношений царя и Р. – то кому как не ей было их знать: она постоянно бывала у Вырубовой, и та и Сана Пистелькорс у Головиных, а ближе никого не было к царской семье.
Когда поднялось шушуканье по поводу близости Р. с банкиром Д. Л. Рубинштейном, которого называли чуть не немецким шпионом, я как-то спросила Муню, какие у Р. дела с ним. Но она ничуть не смутилась и ответила покойно, как всегда: «Он добрый, Рубинштейн, и очень богат; денег он дает Гр. Еф. на добрые дела сколько бы он ни попросил. Руб. целый лазарет содержит на свой счет. А какими путями он достает эти деньги, не все ли равно? Важно, что он бедным помогает». В данном случае Муня, конечно, повторяет слова Р., говорящего, что все равно, кто делает добрые дела, мошенник или честный человек, да еще Р. мошенника ценит сортом повыше, потому что он может раскаяться, а честному человеку каяться не в чем, а по Р. без раскаянья не может быть «радости духа», значит, быть мошенником лучше.
Раз я стала говорить с Муней о том, почему Р. отрицает свою интимную близость с Лохтиной, хотя в ее дневниках об этом написаны исчерпывающие данные. Но Муня с обычным своим ясным взглядом сказала тихо: «Гр. Еф. и Ольг. Влад. настолько исключительны и стоят на такой высоте, что мы не можем разбирать ничего, что их касается, простыми словами. Многое из того, что писала Ольг. Влад., никто не может прочесть как следует и понять, что она хотела этим сказать, а Гр. Еф. так далек от греховных помыслов, что не понимает иной раз, что ему приписывают». – «Но позвольте, Мария Евг., – перебила я ее, – ведь вы же допускаете у Григ. Еф. отношения с женщинами и не такие, какие он имеет с вами?» Муня ответила с колебанием: «Конечно, я допускаю, но я опять повторяю, что мы с вами многого не можем понять, вот потому я и говорила, что предпочла бы, если бы этого не было совсем. Но он-то знает, зачем он это делает и зачем от нас скрыто то, что ему ясно, вот потому-то многие о нем соблазняются. А все действия Гр. Еф. имеют глубокий тайный смысл!»
Вот так «тайный»! Но, не смущаясь моим растерянным видом, Муня спокойно продолжала: «Для меня по отношению к Гр. Еф. не было никогда сомнений, и мне грустно только то, что вы лишаете себя такой большой радости, как духовное общение с ним. Его так мало знают, а между тем поучения Гр. Еф. так глубоки». Здесь я не удержалась и напомнила Муне о вышедшей осенью 1915 г. книжке Р. «Мысли и поучения», очень нелепой, которую его же поклонницы постарались тут же скупить и удалить с рынка. Муня немного смутилась и отвела разговор, сказав, что книжка вышла без ее содействия.
Я, как всегда в таких случаях, чувствуя себя словно в чем-то виноватой, не стала настаивать, а между прочим, она весной 1915 г. читала мне переписанные ею записки Р., частью вошедшие в ту же книжку и представлявшие собою пародию на Евангелие. И ведь правда, если бы у Р. – представителя народа – была вдохновенная сила поучения, то за ним бы пошел первым делом этот народ, а не скучающие пресыщенные дамы разлагающегося высшего света, из которых он вербовал своих поклонниц. А народ, настоящий истовый коренной народ, к Р. не шел и презирал его, не только в Петербурге и по всей России, но и на месте его родины. Там тоже было несколько кликуш и истеричек, бегавших за ним, да два-три растолстевших толстосума, и бедный, черный народ и там не признавал его, и, несмотря на все его щедроты и подаяния, Р. популярности среди своих земляков не имел, и мне рассказывали даже, что мужья били своих жен за то, что они ходили в баню с Р. А Муня говорит, восторженно глядя перед собой: «Чем больше он пляшет и пьянствует, чем сильнее его поносят, тем больше мое желание поклониться ему, я знаю, как он молится и страдает, – в нем вся Россия». Разумеется, она в данном случае ничем не ушла от Лохтиной, говорящей: «Когда он пляшет – он молится». Отношение Люб. Вал. Головиной к Р. проще и понятнее: «Я Гр. Еф. люблю безгранично, – часто говорила она мне, но тут же с брезгливой гримасой на своем тонком лице прибавляла: Но иногда поведение его просто недопустимо, это какое-то попрание всех законов хорошего тона! Чего только он себе не позволяет и чему, чему не приходится быть невольной свидетельницей! Сколько раз я ему говорила: «Гр. Еф., доживу ли я до того времени, когда вы будете вести себя корректно с дамами?!» Я так счастлива, что он никогда не позволял себе ничего такого по отношению к Марусе (дома Муню зовут Маруся, а «Мунька» прозвал ее Р.). Но должна вам сказать, между пр<очим>, что это у него развилось с годами и наши дамы во многом сами виноваты. Когда мы с ним познакомились, это было в 1910 г., он был как раз в опале. Были тут разные интриги, в<еликий> к<нязь> Николай Николаев. много этому посодействовал, tout court, его из дворца уволили, и только Аня продолжала его принимать и к нам в дом он был вхож. Тогда, mon Dieu, как он был скромен и по отношению к моим дочерям и вообще у нас дома был образцом вежливости и скромности. 5 лет не 5 дней – я настолько к нему привыкла, что не могу себе представить жизни без него и люблю его как родного брата. Я особенно ценю в Гр. Еф. его дар утешения: вам, конечно, известно, как учит церковь, что каждый старец имеет свой особый дар? У Гр. Еф. этот дар – утешение. В самые тяжелые минуты жизни он всегда находит то самое нужное слово, какой-нибудь ничтожный совет – и выход найден. Кроме того, с ним чрезвычайно отрадно молиться. Вы знаете, со мною был раз случай – распух язык, не понимали, что такое, опасались, что без операции не обойдется. А Гр. Еф. сказал: пройдет! – дал маслица от Иоанна Тобольскаго, и, подумайте, правда, прошло, нарыв прорвался сам. А с наследником как было: наша несчастная царица верит, что только один Гр. Еф. охраняет жизнь наследника. Когда Гр. Еф. был в опале, наследник заболел, и царица настояла, чтобы его вернули. Когда Гр. Еф. вернулся, наследник еще не мог ходить – доктора боялись кровотечения, а Гр. Еф. взял его за ручку и сказал: пойдем, Алеша, погуляем. А потом и врачи признали, что опасность миновала на этот раз. Это, разумеется, заставляет царицу чуть не молиться на Гр. Еф.: она болезненно любит сына…»
Все это Люб. Вал. рассказывала мне в первые два года знакомства, но в конце третьего отношение изменилось: ни о каких «недопустимых» поступках Гр. Еф. больше не было и речи. Люб. Вал. даже стала спорить против очевидности, утверждая, что Р. ни в какие рестораны по ночам не ездит и что все это наглая клевета злонамеренных людей. А раз, когда он ушел в спальную «молиться» с какою-то девицей и уходившая Шаповальникова хотела постучать в дверь, чтобы вызвать его и проститься, то Люб. Вал., с каким-то даже трепетом, сказала: «Что вы? как можно? Гр. Еф. занят!» А из спальной слышалось повизгивание, игривый смех и довольное урчанье Р. Я с сомнением посмотрела на Люб. Вал., но ее бледное увядшее лицо было бесстрастно, и только легкое неудовольствие на бестактность Шаповальниковой отражалось на нем.
Пожалуй, раньше у Люб. Вал. было именно родственное чувство к Р., а потом оно сменилось чем-то полным, я бы сказала, почтения и восхищения, чего, конечно, по-родственному не бывает. Кроме того, она стала подозрительная, держится все время настороже и готова всегда его защитить, отрицая даже то, на что имеются документальные данные.
Что же касается до отношения Муни к Лохтиной, то здесь преданность и восторженное удивление перед силой человека, не остановившегося перед выбором унижения во имя идеи, пожертвовавшего семьей, богатством, положением в свете, чтоб принять позор и оскорбление за служение «идеалу».
У таких экзальтированных, скрыто страстных и замкнутых натур, как Муня, всегда является жажда поклонения чему-нибудь или кому-нибудь, и в том, что Муня выбрала себе этим объектом Лохтину, натуру, во всяком случае, исключительную, нет ничего удивительного. Муня называет себя послушницей Лохтиной и ведет себя с нею по отношению к окружающей ее среде, как. вероятно, ведут себя миссионеры на острове людоедов. Когда Муня говорит о Лохтиной, у нее иногда получается такая величественная стройная фигура, что, чувствуя, как у тебя ум за разум заходит, ты в то же время не можешь не согласиться, что еще далеко не известно, кто больше достоин уважения и кого надо осуждать – Лохтину или отвернувшийся от нее «свет» – собрание лживых, корыстных, безнравственных людей. Конечно, проще всего сказать, как я и предлагала это сделать в начале, – это решить, что Лохтина сумасшедшая психопатка, а Муня дегенеративная истеричка, сказать и успокоиться. Но меня эти услужливо подсунутые общественным мнением готовые ярлыки не удовлетворяли. Не знаю, как вас? Особенно хорошо рассказывала Муня о том, как Гр. Еф. «умерщвлял свою плоть» в тот период своей жизни, когда он, согласно своему выражению «нагрешив досыта», «припадал к богу», чтобы потом, научив дух отделяться от тела и «возноситься», начать опять грешить по-плотски с тем, чтобы вкушать сладость покаяния. Сведения эти Муня почерпнула от Покровских «сестриц» в то время, когда она сопровождала Р. на родину. «Чего, чего только не делал с собою Гр. Еф.! – говорила она, и глаза ее темнели, и в них загорался огонек восхищения. – Приехал он в Покровское через пять лет после того, как ходить начал странствовать, и жил в лесу, около болота. И в самую сильную жару часами стоял в болоте, отдавая себя на съедение мошкам и комарам. Теперь он все может себе позволить – тому, кто раз смирил свою плоть, никакой соблазн не страшен!» – и она смотрела проникновенно вдаль.
Такою же тихой, ласковой, с обычным мигающим взглядом и даже в неизменной вязаной кофточке я застала ее и в тот последний вечер, когда я пришла к ней на Мойку, случайно очутившись в Петрограде сейчас же после Октябрьской революции. Еще ничто не изменилось в доме, даже казачок, дремавший в передней, и злой пудель Таракан были на своих местах, исчезла только вечно возившаяся с насморками и ревматизмами собака Монстр.
Меня провели к Муне в комнатку, здесь тоже было все по-старому, даже кровать Лохтиной за ширмой и ее посох с лентами, но сама она со времени смерти Р. жила безвыездно в Верхотурье.
Наконец заговорили о Р. «Я не могла никак себе представить, что Феликс такое сделает! – сказала Муня, и складки у губ обозначились резче. – Прежде всего это было предательство! Заманить в гости и предать – Гр. Еф. был у нас, потом ему позвонили, он видимо колебался, а потом подошел к телефону и говорит: ну, ладно, буду. А у меня так почему-то сердце забилось, никогда не билось, а тут забилось. Я стала его спрашивать, куда он собирается, а он сначала не хотел сказать, а потом говорит: к Маленькому – это он Феликса так звал. А я ему говорю, зачем так поздно? и стала просить его взять меня, а он рассердился и велел послать за извозчиком домой ехать, а Феликс за ним должен был заехать. Так рассердился, прощаться не хотел, пошел к двери, потом вернулся, поцеловал, опять пошел, остановился, махнул рукой: ну была не была! и уехал.
А потом с утра, когда начались поиски, я звонила Феликсу, и у него не хватило духу мне сказать, что Гр. Еф. уехал от него домой. Ну что лучше-то сделали? только путь крови открыли, как Гр. Еф. всегда говорил».
Я посмотрела на ее бледное лицо, тихие скорбные глаза и спросила невольно: «Очень вам теперь тоскливо?» Но лицо ее вдруг изменилось и стало почти радостно: «Нет, почему же?.. ведь он теперь всегда со мною».
Больше говорить было не о чем и оставаться в этой мучительной атмосфере – единственной мысли – было нестерпимо. Я тоже поцеловала усталые веки Муни и ушла. Больше я не видала ее и не слыхала ни о ней, ни о Лохтиной ничего.
Из книги Повседневная жизнь дворянства пушкинской поры. Этикет автора Лаврентьева Елена ВладимировнаСемейство Нащокиных. Портрет Н. И. Подключникова. Начало 1840-х
Из книги Низшая раса автора Калашников Максим"Святое" семейство. Когда мне на электронную почту валится рассылка с сайта "Русская идея", где мне в миллионный раз рассказывают о "жидовском заговоре, погубившем историческую православную Россию", меня разбирает злость. Да надоели! Хватит всё на Маркса и Ленина валить,
автора Мортон ФредерикГлава 5 ВЕЛИКОЛЕПНОЕ СЕМЕЙСТВО Не кто иной, как… В последний день мая 1838 года состоялось роковое сражение в Боссенденском лесу, в непосредственной близости от деревушки Дюнкерк. 45-й полк вступил на тропу войны, и в пылу сражения погиб Джон Николе Томе, командир полка,
Из книги Ротшильды. История династии могущественных финансистов автора Мортон ФредерикГлава 7 ЗДРАВСТВУЙ, ПЛЕМЯ МОЛОДОЕ, НЕЗНАКОМОЕ, ИЛИ СЕМЕЙСТВО
Из книги Повседневная жизнь женщины в Древнем Риме автора Гуревич ДаниэльГлава третья СЕМЕЙСТВО Словам «семья» или «семейство» соответствуют два римских термина: gens и familia. Gens - род или большая семья - объединял всех, носивших одно родовое имя (nomen), обозначавшее происхождение от одного мифического предка, даже если между его членами уже не
Из книги История Византийской Империи VI – IX вв автора Успенский Федор Иванович автора Кочнев Евгений Дмитриевич Из книги Секретные автомобили Советской Армии автора Кочнев Евгений Дмитриевич автора Вяземский Юрий ПавловичГосударь и его семейство Вопрос 5.1В мае 1883 года состоялась коронация Александра Третьего.Кто и почему возложил на него корону?Вопрос 5.2В Москве через несколько дней после коронации Александра Третьего состоялось торжественное освящение храма, строительство которого
Из книги От Павла I до Николая II. История России в вопросах и ответах автора Вяземский Юрий ПавловичГосударь и его семейство Ответ 5.1Так как ни один церковный иерарх или великий князь не мог соединить в себе достоинства, «соответствующие царской чести и власти», император сам возложил на себя и на жену корону Российской империи, которую ему поднес митрополит
Из книги Канарис. Руководитель военной разведки вермахта. 1935-1945 гг. автора Абжаген Карл ХайнцГлава 1 Состоятельное семейство Вильгельм Канарис родился в зажиточной семье. Убранство родительского дома свидетельствовало если не о богатстве, то о солидном достатке. Здоровый мальчик, появившийся на свет 1 января 1887 г. в местечке Аплербек (округ Дортмунд), был самым
Из книги Иисус, или Смертельная тайна тамплиеров автора Амбелен Робер Из книги История Византийской империи. Эпоха смут автора Успенский Федор ИвановичГлава VIII Семейство Константина V. Лев IV. Ирина и Константин Давно уже замечено, что при довольно частой смене царствующих династий нередко случалось, что императорская власть попадала в руки людей совершенно скромного происхождения и не получивших достаточного
Из книги Афродита у власти. Царствование Елизаветы Петровны [С иллюстрациями] автора Анисимов Евгений ВикторовичГлава 3 Брауншвейгское семейство И вот 25 ноября 1741 года чудо свершилось: императрица Елизавета I Петровна стояла у окна в своем императорском Зимнем дворце и смотрела на город и страну, теперь безраздельно принадлежавшие ей. Шел первый день ее царствования, конец
Из книги КГБ во Франции автора Вольтон ТьерриГЛАВА 1. СВЯТОЕ СЕМЕЙСТВО
Из книги КГБ во Франции автора Вольтон ТьерриТак вот изо дня в день он занимался делами, предавался удовольствиям, не заботясь о возмущениях, интригах и замыслах своих врагов, был неизменно весел и спокоен. Ведь в душе Григория среди множества сложнейших политических дел еще жила несокрушимая первобытная сила сибирской степи.
Чего только ни предпринимали его противники, чтобы повредить ему, убрать его, уничтожить! Как были сильны эти противники, и как плачевно заканчивались все их усилия! Великий князь Николай Николаевич был вначале одним из первых сторонников Распутина при дворе, а позднее хотел «повесить» его, теперь же сокрушался о своем потерянном чине главнокомандующего армией. Прекрасные «черногорки», некогда восторженные почитательницы Распутина, выходили из себя, в то время как Распутин занял их место рядом с царицей.
А три духовных лица - архимандрит Феофан, епископ Гермоген и наводивший страх монастырский священник Илиодор - все они пытались восстать против старца и дорого заплатили за это, и, находясь в различных местах ссылки, размышляли о том, насколько опасно сотворить святого, а затем пытаться уничтожить его!
После того как Распутин расправился с этими властными личностями, при поддержке которых он попал ко двору, его уже совсем не пугали нападки таких недругов, как министры, епископы, которым он сам в свое время помог получить чин или сан. Григорий Ефимович действительно мог со спокойной душой подходить к телефону и кричать архиепископу Варнаве, когдато устраивавшему заговоры против него:
- Кончай разъезжать на машине! Отправляйся домой! Марш!
Он мог быть уверен, что после таких слов архиепископ хорошенько подумает, прежде чем снова чтото предпринять против него.
Старец не утруждал себя и заботами о господах из Думы и их возмущениях. Ему не нравилось, когда капиталист Гучков, председатель Центрального военнопромышленного комитета, патетически обрушивался на него, когда генерал Гурко, президент земского союза, кричал, что хотел бы видеть во главе государства сильную власть, но не «хлыста». Но все же это трогало его не слишком глубоко, а уж высказывания лысого Пуришкевича и вовсе не волновали Распутина.
Распутин знал его достаточно хорошо и мог по достоинству оценить. Представитель крайне правых, Пуришкевич неоднократно приходил в квартиру старца и покорно молил о министерском кресле. Но «мужицкому канцлеру» не нравились ни его безобразная плешивая голова, ни пенсне, поблескивавшее на слишком коротком носу, ни военная форма цвета хаки этого «офицерасанитара», постоянно призывавшего к еще более ужасным кровопролитиям. Григорий Ефимович никогда не любил таких болтунов и упорно отказывался сделать Пуришкевича министром внутренних дел. И вполне понятно, что тот впоследствии разглядел в Распутине «величайшее несчастие для России». Когда на фронтах одно поражение следовало за другим, Пуришкевич, убежденный монархист, империалист, сторонник «войны до победного конца», не мог так просто согласиться, что причина поражений в некомпетентности российского военного руководства. Он не упускал случая заявить с трибуны в Думе, что в военных неудачах повинны только «темные силы», Распутин и его клика, их надо уничтожить, и тогда положение России изменится к лучшему.
Какое дело было старцу до этих истеричных воплей, Пуришкевич мог кричать сколько угодно о «темных силах», царь и царица слишком хорошо знали, как следует относиться к заявлениям «истинно русских людей», они их совершенно не слушали и игнорировали откровенные нападки и клевету на Распутина. Столь же мало внимания отец Григорий уделял всевозможным заговорам, замышляемым против него в кабинете Хвостова. Эти, задуманные министерством и поддерживаемые всей полицией, планы не беспокоили старца. Это не значит, что он ничего не подозревал о подготавливаемых в тайне страшных замыслах; он прекрасно знал о переодетых агентах, которые должны были задушить его в машине, о подкупах и бутылках с ядом, потому что его ежедневная охрана находилась с ним в таких хороших отношениях, что умелыми намеками старалась предупредить его о серьезной опасности.
Несмотря на хорошую осведомленность, Распутину казалось, что не стоит серьезно заниматься всем этим, так как он знал о взаимной ненависти, зависти и подлости министров, их помощников, начальников полиции и жандармерии, и это позволяло ему сохранять спокойствие. С чувством превосходства он доверялся врагам, правильно предполагая, что те скорее свернут друг другу шеи, чем осмелятся дотронуться до него.
Когда однажды, задыхаясь от возбуждения, у него появился помощник министра Белецкий и, нервно поигрывая золотой цепочкой от часов, подробно изложил «грязный план убийства», составленный Хвостовым, Григорий Ефимович от души расхохотался, борода его развевалась, как знамя победы. Такой конец он предусмотрел! А когда Белецкий, выдав Ржевского, опорочил своего начальника, а тот в свою очередь отправил своего помощника в Иркутск, наступил один из самых радостных моментов за время многолетнего господства Распутина в России. С ядовитым сарказмом он мог теперь констатировать, что во внезапной пертурбации государственного аппарата, всего отлаженного механизма шпионажа повинны низменные чувства чиновников и что все коварные замыслы провалились благодаря чрезмерной сложности, возникающей из обоюдного недоверия и подлости всех участников, а сам он даже пальцем не пошевелил.
Попивая чай в уютной компании Муни Головиной, ее матери и молодого князя Феликса Юсупова в салоне Головиной на Зимней канавке, он удовлетворенно заметил, что именно этим интригам и замыслам его врагов противостоит воля Божия, потому что Всевышний хранит его на благо государя и радость верных почитательниц.
Мария Евгеньевна Головина и ее мать сидели робко, почтительно глядя на старца, с пылающими щеками, с восторгом внимая его речам. Когда он к ним обращался, мать и дочь смотрели с восторженным обожанием. В чистой, подетски доверчивой душе Муни не было и тени сомнения в том, что «святой отец» есть само олицетворение Спасителя, а старая Головина тонким материнским чутьем угадывала и разделяла веру безумно любимой дочери. О чем бы «отец Григорий» ни говорил, обе женщины старались не пропустить ни слова: ведь они твердо верили, что его устами говорит сам Бог.
О чем бы ни говорил Распутин, о светских ли делах или злобных интригах отстраненных министров, во всем эти женщины видели знак Небес. И то обстоятельство, что все удары по старцу окончились провалом, что злой Хвостов в конце концов попался в собственный капкан, являлось для них новым доказательством того, как охраняло Провидение Григория от его врагов.
Изредка Муня Головина отводила от старца восторженные глаза, чтобы как бы мимолетно взглянуть на князя Юсупова. Тогда старая госпожа Головина тоже смотрела на Феликса, как будто чувствуя и угадывая мысли дочери. Муня давно с болью поняла, что князь Феликс, к которому она испытывает нежную и чистую симпатию, не разделяет ее чувств к Григорию Ефимовичу. Неоднократно она пыталась поближе познакомить обоих мужчин, этото намерение и было истинным поводом для приглашения князя на послеобеденный чай. Но Феликс и в этот раз, как и раньше, слушал речи старца с вынужденно вежливым вниманием, и Муня с матерью читали на его лице равнодушие, даже плохо скрываемое отвращение.
Это очень волновало обеих женщин, тем более, что отец Григорий сам выказывал к князю Юсупову искреннее, прямотаки отеческое расположение. С того времени, как Распутин впервые встретил этого красивого молодого человека в салоне Головиной, он все более проникался к нему симпатией и неоднократно пытался завязать с ним более тесную дружбу. Хотя князю было уже под тридцать, во всем его облике было чтото мальчишеское. Он был среднего роста и очень хрупкого телосложения, гладко выбритое удлиненное лицо было бледно, под глазами темные круги. Царица както удачно после одного из визитов сказала, что Феликс выглядит, «как паж».
Манеры князя полностью соответствовали его внешнему облику. В нем была нежная, почти застенчивая кротость, с самого начала просто очаровавшая старца. Увидев его впервые, Григорий Ефимович подошел к нему и с искренней сердечностью заключил в объятия. В течение всей встречи отец Григорий старался говорить князю добрые, теплые слова. Своим природным чутьем он сразу же почувствовал симпатию Муни к Феликсу: при прощании он позволил молодым людям обменяться ласковыми взглядами и, повернувшись к князю, сказал ему отеческим тоном:
- Слушай ее, и она станет твоей духовной женой. Она рассказывала мне о тебе много хорошего, теперь я и сам вижу, что вы подходите друг другу!
И позднее добрый отец Григорий часто говорил с Муней о ее чистой любви к Феликсу, к «маленькому другу», как старец стал называть князя. Но этот «маленький друг», к величайшему сожалению Муни и ее матери, никогда не питал симпатии к Распутину. Уже при первой встрече его глубочайшим образом возмутило, что этот грязный мужик подошел к взволнованным, благоговеющим женщинам, без малейшего смущения обнял Муню и ее мать и поцеловал их. Феликс испытывал к молодой девушке, бывшей когдато невестой его умершего брата, бесконечно нежное, теплое чувство, в котором он даже себе не решался признаться; а тут появляется этот грязный мужик, обнимает Муню своими грубыми руками и жадно целует прямо в губы. Кровь бросилась князю в голову, и он почувствовал бессильную, полную отчаяния ярость.
Конечно, он избегал всего, что могло бы обидеть Муню, но однажды ему все же не удалось уйти от разговора о Распутине. И тогда Муня, активно поддерживаемая матерью, заметила, что Григорий Ефимович святой, и его поцелуи, и объятия ни в коем случае не являются греховными, а наоборот очищают. Но это безграничное почитание было совершенно непонятно Юсупову, так как сколько бы он ни слушал рассуждений старца по вопросам веры, все эти речи казались ему глупым вздором. Еще более он возмущался, когда Григорий Ефимович начинал рассказывать о своих дружеских отношениях с царской семьей и презрительно отзывался о министрах, генералах и придворных. Все это оскорбляло и возмущало молодого аристократа, и, когда он думал, что этот «отвратительный невежа» имел свободный вход в Царское Село, то начинал ненавидеть его всей душой.
Вскоре он, вопреки настоятельным просьбам и усилиям Муни, совершенно отстранился от какоголибо общения с Распутиным и именно по этой причине все реже посещал Головиных. Восхищение этой девушкой, которая была помолвлена с его умершим братом, таким человеком, как Распутин, было для него все более невыносимым.
Глубокая неприязнь к Григорию Ефимовичу, уже тогда зародившаяся в молодом князе, со временем стала еще сильнее изза усиливавшейся власти Распутина. Если раньше общество в большей степени чувствовало эту власть, чем знало о ней, то теперь по всей России ни о чем другом и не говорили, и где бы Юсупов ни появлялся, повсюду он слышал новые подробности о непонятном влиянии старца, и тогда же начали распространяться самые дикие слухи о его образе жизни. Некоторые дворяне из самых благородных древнейших фамилий, лично оскорбленные, униженные и почти даже уничтоженные Распутиным, в бессильной ярости проклинали его и при этом прекрасно сознавали, что тот смеется над их проклятиями.
Но из всех доходивших до Юсупова сведений о «друге» сильнее всего на него действовали рассказы о его беспутном образе жизни, об оргиях с дамами из светского общества. Когда князь узнавал о подобных скандальных историях, в памяти всплывала картина: они с Муней заняты задушевной беседой, и вдруг вваливается этот грязный мужик, хватает Муню в свои объятия и целует ее.
Дед князя Феликса Феликсовича Юсупова происходил из бедных дворян и носил фамилию Эльстон; но поскольку он был весьма привлекательным мужчиной, то сумел жениться на единственной дочери графа Сумарокова, а вскоре после свадьбы получил высочайшее разрешение прибавить к своему собственному имени титул жены и в дальнейшем называться графом СумароковымЭльстон. Это имя и титул перешли к старшему сыну, который опятьтаки благодаря своей привлекательности женился на единственной дочери князя Юсупова и с царского соизволения также стал носить этот титул. Итак, отец князя Феликса Феликсовича был уже князем Юсуповым, графом СумароковымЭльстон.
Семья Юсуповых была татарского происхождения и своими корнями уходила к некому Юсупу Мурзе, который в пятнадцатом веке состоял на службе у хана Тамерлана; более поздний предок Юсупова был уже камергером Петра Великого, а его потомки занимали разного рода высокие государственные посты, были губернаторами или послами.
И деду, и отцу князя Феликса Феликсовича благодаря удачной женитьбе удалось не только подняться до высочайшего титула, но и разбогатеть. В то время как Эльстоны были не очень состоятельны, графы Сумароковы уже владели большим поместьем, и совсем сказочным было богатство князей Юсуповых, которым отец Феликса овладел, женившись на единственной наследнице этого рода. Дворец Юсуповых со сказочным великолепием произведений искусства являл собой музейную редкость и, кроме всего прочего, славился коллекцией драгоценных камней, одной из самых дорогих в мире; земельные владения и капиталовложения Юсуповых были совершенно невероятных размеров.
Но блестящий подъем Эльстонов достиг своего апогея только благодаря женитьбе молодого князя Феликса на Ирине Александровне, племяннице царя. Эта принцесса, дочь великой княгини Ксении Александровны и великого князя Александра Михайловича, влюбилась в красивого молодого князя, и благодаря этому браку князь Юсупов вступил в самое близкое родство с самим царем. Феликс Феликсович вел жизнь типичную для самых знатных и богатых людей России. Этой женитьбой он обеспечил себе прочное социальное положение, его сказочное богатство открыло ему все мыслимые возможности наслаждения и благополучия. Он не только продолжил традиции Эльстонов, но и далеко превзошел их самые смелые мечты, потому что ни его дед, ни отец и не решались думать о том, чтобы породниться с домом Романовых. Кроме того, Ирина Александровна, супруга Феликса, была одной из самых красивых, возможно, даже самая первая красавица петербургского высшего общества, и уже поэтому женитьба на ней должна была вызвать восхищение и зависть всей столицы.
Эдвард Станиславович Радзинский
Три смерти
Часть первая Смерть Распутина
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Николай Александрович (Ники) – император всея Руси
Александра Федоровна (Аликс) – императрица всея Руси
Григорий Распутин (Мужик, Старец, Наш Друг)
Александр Трепов – председатель Совета министров
Николай Михайлович – великий князь
Ирина – жена Феликса Юсупова, племянница Николая II
Почитательницы Распутина :
Анна Вырубова
Мария Головина (Муня)
Заговорщики :
Дмитрий Павлович – великий князь
Владимир Пуришкевич – депутат Государственной думы
Феликс Юсупов – князь
Александр Сухотин – поручик
Станислав Лазоверт – врач
Князь и мужик
«Эра покушений» начинается
Не зря императрица Александровна Федоровна видела страшный сон… Именно тогда, в начале ноября 1916 года, Феликс Юсупов возобновил знакомство с Распутиным.
На следствии по делу об убийстве Юсупов показал: «После большого перерыва… я встретил Григория Распутина в ноябре месяце в доме Головиной». Это подтвердила и Муня: «В 1916 году в ноябре месяце князь Юсупов встретил Распутина у меня на квартире».
Вот версия из воспоминаний Феликса: «Мне позвонила М. Г. (Муня Головина. – Э.Р.)… «Завтра у нас будет Григорий Ефимович, ему очень хочется с вами повидаться..» Сам собой открывался путь, по которому я должен действовать… Правда… идя по этому пути, я вынужден обманывать человека, который искренне ко мне расположен».
Скорее всего, Феликс написал неправду. Тогда, в ноябре 1916 года, уже началась охота за Распутиным. И, видимо, существовал план, в котором несчастной Муне было отведено важное место. Ей предназначалось сыграть роковую роль в гибели того, кому она так поклонялась… И конечно же Юсупов сам позвонил ей. «Феликс жаловался на боли в груди», – показала Муня в «Том Деле». Своими жалобами на болезнь, которую не могут вылечить доктора, он легко вызвал с ее стороны предложение устроить встречу с великим целителем. Феликс знал о давней мечте Муни соединить двух людей, которых она так бескорыстно и преданно любила…
И они встретились на квартире Головиных – князь и мужик. «С тех пор, как я первый раз его видел, Распутин очень переменился, – вспоминал Юсупов. – Его лицо стало одутловатым, и он весь как-то обрюзг. Одет он был не в простую поддевку, а в шелковую голубую рубашку и бархатные шаровары. Держал он себя очень развязно… Меня он поцеловал». На сей раз князь от поцелуя не уклонился.
Накануне Муня в разговоре с Распутиным назвала Феликса «маленький» – в отличие от «большого» Феликса Юсупова, его отца. Распутин, обожавший клички, тут же это прозвище подхватил. Так он и звал отныне князя.
После этой встречи Феликс начинает, по его словам, подыскивать соратников для будущего убийства. «Перебирая в уме друзей, которым я мог доверить свою тайну… я остановился на двоих из них. Это был великий князь Дмитрий Павлович и поручик Сухотин… Я был уверен, что великий князь меня поддержит и согласится принять участие в исполнении моего замысла… Я знал, до какой степени он ненавидит «старца» и страдает за Государя и за Россию». И Феликс просит Дмитрия о встрече. «Застав его одного в кабинете, я немедля приступил к изложению дела. Великий князь… сразу согласился и сказал, что уничтожение Распутина будет последней и самой действенной попыткой спасти погибающую Россию».
Думаю, тут Феликс сообщает нам всего лишь будущую легенду о том, что убийство Распутина было задумано им одним, а великий князь лишь присоединился… Скорее всего, было иначе. Великий князь Дмитрий и Феликс, два очень близких друга, решились на то, о чем в Романовской семье много говорили, но никто не смел исполнить – уничтожить Распутина. И решение убыть, судя по всему, исходило именно от Дмитрия, этого бравого гвардейца, который, как справедливо писал Феликс, ненавидел «старца», а отнюдь не от штатского Юсупова. Хорошо знавшая обоих Элла напишет: «Феликс, который и мухи-то не обидит… который не желал быть военным, чтобы не пролить чей-то крови».
Но в коварстве задуманного плана чувствовалась рука Феликса, древняя кровь беспощадных татарских ханов…
Об их решении конечно же знали в Романовской семье. Недаром Феликс писал «о заговоре», недаром царь потом напишет великим князьям: «Знаю, что совесть многим не дает покоя, так как не один Дмитрий Павлович в этом замешан…»
Во всяком случае, отметим странное совпадение – за 10 дней до убийства Распутина великая княгиня Елизавета Федоровна вдруг покинет Петроград. И не просто покинет – уедет молиться в монастырь. И не просто в монастырь – в Саровский монастырь, где покоились мощи святого Серафима, считавшегося покровителем Царской Семьи. Она будто знает – должно случиться что-то важное и страшное для Семьи, и едет молить за нее Бога и святого Серафима…
Неизвестно, собиралась ли Муня Головина публиковать свои воспоминания при жизни, к написанию которых приступила в 1931 году. Она трудилась над ними не одно десятилетие, а последние части писала уже в доме для престарелых в 1960-е годы. Её книга - единственное мемуарное произведение, в котором сделана попытка изложить личный опыт духовного общения с Григорием Распутиным, его приёмы душеврачевания, которые чрезвычайно помогали людям, в том числе и самой Марии Головиной. К тому же Головина бывала не раз в Покровском, прекрасно знала семью Распутина, совершала паломничества и в Верхотурский монастырь, жила там у духовного отца Распутина старца Макария, иными словами, имела собственное представление о многих сторонах жизни Распутина, о которых другие мемуаристы писали с чужого голоса.
Она была верна ему при жизни и сохранила преданность и после его убийства. В предисловии, обращаясь к читателям, Мария Головина объяснила свой взгляд на Распутина. «Человек, которого я хочу представить, являлся своего рода избранным, высокодуховным, имеющим способность исцелять больных, предвидеть события, изгонять злых духов, желавший делать всем добро, вопреки всему, был больше всех оклеветан, презираем, ненавидим; он совершенно непонятый человек».
Эти уроки не пропали даром. Мария Головина и в эмиграции старалась претворять в жизни главное наставление Распутина: нести любовь людям. Многие годы она беззаветно служила больным, одиноким, отчаявшимся, которых в среде русской эмиграции было предостаточно. Она была и сиделкой, и медсестрой и посыльной и никогда для себя ничего не искала и не просила. Некоторых она спасала от самоубийства и от голодной смерти, делясь, что называется, последним куском.
Познакомившись с Распутиным в 1908 году, Мария Головина все последующие годы входила в число самых преданных почитательниц. Многие страницы биографии Распутина тех лет невозможно адекватно реконструировать без «показаний» преданной Муни. Что же касается более ранних лет жизни Распутина, то надёжных свидетельств тут значительно меньше, чем хотелось бы иметь.
Начнем с «биографического букваря». Откуда взялся Распутин и что достоверно о нем известно? Для начала разберемся в нескольких основополагающих вещах: дате рождения, происхождении легендарной фамилии и семейном родословии.
Исследователь биографии Григория Распутина О. А. Платонов первым отыскал в архиве семейный формуляр, составленной во время первой (и последней) Всероссийской переписи населения, состоявшейся и 1897 году. В нём значится, что у хозяина, пятидесятипятилетнего Ефима Распутина в семействе состояли: жена Анна Васильевна (57 лет), сын Григорий (28 лет), жена сына Прасковья Фёдоровна (30 лет) и внук хозяина Дмитрий (1 год). Все они являлись крестьянами и значились безграмотными. Принимая в расчет, что перепись, происходившая в январе 1897 года, учитывала только полное число лет, нетрудно подсчитать, что Григорий Ефимович Распутин родился в 1869 году.
Тюменскому краеведу В. Л. Смирнову удалось обнаружить в архиве метрическую книгу Богородической церкви слободы Покровской за 1869 год. В ней записано, что 9 января 1869 года у крестьянина Ефима Федоровича Распутина и его жены Анны Васильевны родился сын, нареченный при крещении 10 января Григорием в честь поминаемого в тот день Православной Церковью Святителя Григория Нисского.
Наконец-то! По прошествии 130 лет после рождения и более 80 лет после убийства удалось выяснить точную дату рождения одного из самых популярных персонажей отечественной истории. Спасибо энтузиастам-изыскателям!
Возникшая в XVII веке слобода Покровская располагалась на берегу полноводной реки Туры, на дорожном тракте. К моменту рождения Григория Распутина являлась, по сибирским меркам, «густонаселенным» пунктом; там значилось 172 двора. Численность «душ мужского пола» - 391 человек, женского - 442. В Покровском имелись церковь, почтовое отделение, сельское училище и «два кожевенных завода».
