Книга: Мариво «Жизнь Марианны. Глава v мирская жизнь графини анны алексеевны орловой-чесменской
Пьер Карле де Шамблен де Мариво.
ЖИЗНЬ МАРИАННЫ, ИЛИ ПРИКЛЮЧЕНИЯ ГРАФИНИ ДЕ***
Предисловие.
ЖИЗНЬ МАРИАННЫ - ИГРА ЛЮБВИ И СЛУЧАЯ
В комедии «Игра любви и случая» (1730), по праву считающейся лучшей, прославленной комедией Мариво, написанной им для труппы итальянских актеров, молодые люди, Дорант и Сильвия, предназначены друг для друга родителями. Правда, они еще незнакомы. Чтобы понаблюдать за женихом со стороны, Сильвия пускается на маленькую хитрость: она переодевается в платье своей горничной Лизетты.
Но (вот она, «игра случая»!) та же, по-видимому вполне естественная в подобной ситуации, мысль приходит и Доранту, который предстает перед Сильвией в обличии слуги Арлекина. К своему ужасу (комичному для зрителя, которому известны все перипетии интриги), Сильвия обнаруживает, что не может совладать с неведомой силой, влекущей ее к «слуге» Арлекину. Столь же необъяснимую склонность к «служанке» Лизетте испытывает и Дорант. Но самое замечательное то, что и мнимые «господа», Лизетта и Арлекин, обменявшиеся платьями со своими хозяевами, также проникаются взаимной симпатией! В этой нечаянной склонности и проявляет себя «игра любви», равнодушная ко всем разграничениям и условностям сословного общества.
Любовь не ошибается - вот что хочет сказать нам Мариво, и мы, зрители и читатели, радостно с ним соглашаемся. Радостно не только потому, что в своих комедиях Мариво реабилитирует любовь, заклейменную классицизмом как страсть, разрушительную по отношению к долгу - семейному, вассальному, государственному... Мы с легким сердцем соглашаемся с автором еще и потому, что в его комедиях этому благороднейшему из чувств не надо преодолевать препятствия, веками громоздившиеся перед влюбленными со времен кельтской легенды о Тристане и Изольде. Интуитивно мы всегда именно так все себе и представляли: между любовью и миром, в котором мы живем, должна существовать гармония.
Таковы комедии Мариво, в которых по самой логике жанра естественному порядку вещей суждено восторжествовать над «заблуждениями ума». В них царит «мариводаж» - остроумная игра изощренных уловок, к которым прибегает смятенное сознание в тщетной попытке уйти от неизбежного, воспротивиться очевидному - охватившей героя страсти. По мнению Стендаля, «мариводаж» - «это уловки разума, не желающего признавать за любовью ее неотъемлемых прав».
В самом деле, препятствия, встречающиеся на пути персонажей комедий Мариво,- психологического свойства. Они сводятся либо к их личным качествам, таким как робость, нерешительность, ревность, либо к ложно истолкованным мотивам. «Очень верно замечено,- писал известный французский критик Сент-Бев в «Беседах по понедельникам» (1854),- что в комедиях Мариво, как правило, отсутствуют внешние препятствия, серьезные конфликты, которые затрагивали бы глубинные интересы героев; его персонажи выясняют отношения, ведут психологическую войну. Поскольку влюбленные изначально расположены друг к другу, а внешних опасностей или препятствий явно недостает, Мариво строит конфликт на щепетильности, любопытстве, скромности, неведении, а то и на самолюбии или уязвленном достоинстве героев. Нередко он умело завязывает и развивает интригу, основанную лишь на недоразумении»
Да, Мариво обыгрывает мнимые препятствия; действительных препятствий в его комедиях нет и быть не может. Его интересует, например, масштаб личности Сильвии, которой в нарушение всех сословных предписаний предстоит признаться себе и другим в том, что она влюблена в Арлекина. Несмотря на изощренные словесные уловки, она не может скрыть любовь, которая, как ей кажется, унизит ее в глазах отца и брата. В этом и состоит, по мнению Мариво, комизм ее положения.
В комедии «Двойное непостоянство» (1723) даже тема неверности не получает драматического разрешения: Сильвия охладевает к Арлекину и влюбляется в Принца именно тогда, когда Арлекин увлекается Фламинией.
В комедии «Еще один сюрприз любви» (1727) Маркиза и Шевалье любят друг друга. Маркиза - вдова, Шевалье - свободен. Лишь нерешительность Шевалье препятствует их союзу. Ревнивому влюбленному чудится, будто Маркиза неравнодушна к Графу. Маркиза ждет от Шевалье более решительных действий, которые последний, истерзанный необоснованными подозрениями и ложными догадками, не может совершить. Тогда Маркиза сама признается ему в любви, счастливо рассеивая сомнения незадачливого ухажера.
Впрочем, это все комедии. «Жизнь Марианны, или Приключения графини де* * * » (1731 -1741) - «невымышленная история», претендующая на достоверное изображение реальных событий. «Дело в том, что перед вами не роман, а правдивая история»,- напоминает Марианна
своей подруге, а вместе с ней и нам, благосклонным читателям. Это напоминание означает, что если в романах (в данном случае прециозных) герою полагалось сохранять верность своей возлюбленной, в рассказанной Марианной правдивой истории события излагаются так, «как они происходили, повинуясь изменчивому ходу человеческого бытия, а не воле или прихоти автора».
«Изменчивый ход человеческого бытия», с которым приходится иметь дело Марианне, представляет собою, как нам кажется, романную версию комедийной «игры любви и случая». Да, в отличие от комических персонажей Мариво Марианне приходится в своих блистательных монологах отстаивать те ценности, которые в комедиях представлялись чем-то самим собой разумеющимся - правом на любовь и счастье. Однако, хотя Марианна и борется с враждебным миром, персонифицированным для нее в образе богатства и знатности, она так же обречена на успех, как были обречены на успех все комедийные персонажи Мариво. Как Сильвии предстоит признаться в своей любви к Арлекину, так аристократическому обществу суждено склониться перед достоинствами героини и принять ее в свою среду.
В самом деле, обстоятельства романа податливы, выступают в обличии «случая», который если и не всегда играет на руку героине, то позволяет ей переломить в свою пользу неблагоприятный ход вещей. Наделенная от природы аналитическим умом, она всякий раз принимает самое трудное, но единственно верное решение, отказываясь от сиюминутной выгоды, дабы обрести взамен нечто куда более ценное - уважение окружающих. Ее любовь к жизни, «разумный эгоизм» проявляются в том, что во всех, даже самых сложных и, казалось бы, безвыходных ситуациях, она выбирает достоинство, благородство и добродетель и не ошибается, потому что именно они приносят ей удачу. Без этих редких душевных качеств никто никогда бы не оценил и не полюбил ее.
Игра, в которую самозабвенно вовлекается героиня, в полной мере раскрывает ее Человеческую сущность. Ибо, как скажет позднее Шиллер в своих «Письмах об эстетическом воспитании человека» (1794), подводящих итог философии и эстетике Просвещения, «понятие человеческой сущности завершается только благодаря единству реальности и формы, случайности и необходимости, пассивности и свободы», а завершение это достигается в игре, в «побуждении к игре», которое есть красота [Шиллер. Ф. Статьи по эстетике. М.; Л.: Academia, 1935 C. 242-243].
Жизнь Марианны выстраивается по законам красоты потому, что призвана, по замыслу Мариво, привести реальность окружающего мира в соответствие с нравственным содержанием героини. Вот как говорит об этом сама Марианна: «У меня не было ничего, что заставляло бы относиться ко мне с почтением. Но тем, у кого нет ни знатности, ни богатства, внушающих почтение, остается одно сокровище - душа, а оно много значит; иной раз оно значит больше, чем знатность и богатство, оно может преодолеть все испытания»
Деятельная любовь к жизни, которой в избытке одарена Марианна, направляется особого рода душевностью - новой ценностью, завоеванной гуманизмом Просвещения, которую мы могли бы назвать благородной нравственностью, благородной не по рождению, а по духу. Этой благородной нравственности, понятой как сущность Марианны, предстоит облачиться в подобающие ей одежды знатности и богатства, поскольку только знатность и богатство являются достойным внешним выражением ее царственной человечности.
Итак, игровая задача жизни Марианны, как ее представляет себе Мариво, состоит в обретении знатности и богатства благодаря душевному мужеству, направленному на восстановление тождества «реальности» и «формы» (по терминологии Шиллера), нарушенного по вине «случая» (нападения разбойников на карету, в которой ехали знатные родители Марианны), обрекшего героиню на бедность и сиротство. Из комедий сюда переходит некий намек, некое не получившее развитие допущение, что, если бы высокое происхождение Марианны подтвердилось, она могла бы породниться с самыми знатными дворянскими фамилиями. Эта вероятность предполагается врожденными качествами героини, отношением к ней непредвзято мыслящих персонажей, таких, например, как госпожа де Миран или влиятельный министр, в точных, верно найденных словах, обращенных к Марианне, сформулировавший самую суть проблемы: «Благородное ваше происхождение не доказано, но благородство вашего сердца бесспорно, и, если бы пришлось выбирать, я бы его предпочел знатности». Эта вероятность получает словесное выражение в страстной тираде Вальвиля, защищающего свою возлюбленную от нападок людей, кичащихся своим благородством как внешней формой, а не внутренним содержанием.
Однако все это не более, чем предположения и допущения. В той действительности, какую рисует нам автор, Марианна дебютирует как героиня авантюрно-бытового романа. Это значит, что «случай», воплощающий текучую эмпирию жизни, непрерывно ставит героиню перед неожиданностями, вынуждающими ее раскрыть свою сущность.
Впрочем, жизнь, в плавание по которой пускается Марианна, не хаотична. Она по-своему закономерна, и эта ее внутренняя организованность проявляется в маятниковом принципе развития сюжета: взлеты сменяются падениями, минуты надежды - приступами отчаяния. Появление де Клималя, лицемерного благодетеля, вселяет в Марианну надежду на будущее, однако его назойливые ухаживания дают ей понять, что ей придется либо согласиться на роль содержанки, либо вновь очутиться на улице без средств к существованию. Встреча с Вальвилем дает основание для новой окрыленности, однако разрыв с де Клималем ставит ее в почти безвыходное положение. Знакомство с госпожой де Миран - новый взлет; травля со стороны родственников Вальвиля - очередное испытание. Блистательная победа, одержанная Марианной в кабинете министра, возвращает надежду, которую ветреность Вальвиля готова, кажется, отнять навсегда...
В отличие от своих предшественниц, героинь авантюрно-бытового романа, таких, например, как Молль Флендерс или леди Роксана, Марианна не плывет по воле волн. Благодаря прирожденной способности вникать в мотивы, управляющие поступками окружающих ее людей, она обретает известную власть над событиями. В свою очередь интерес к психологическим мотивировкам оттесняет авантюрную занимательность на второй план, переводит роман Мариво в другой жанровый регистр - превращает в психологический роман, в котором «рассуждения» преобладают, по словам автора, над «простым пересказом фактов».
В самом деле, роман написан в форме письма, в котором Марианна, уже титулованная графиня, рассказывает своей подруге маркизе о событиях 20-30-летней давности. Временная, а следовательно и ценностная, дистанция позволяет ей в лучших традициях аналитической прозы, восходящей к творчеству французских моралистов - Паскаля, Ларошфуко, Лабрюйера и романам мадам де Лафайет, воссоздать причудливый узор взаимодействующих и переплетающихся мотивов. Этот труд оказался бы попросту не по силам герою-рассказчику, непосредственно вовлеченному в изображаемые события. Марианне предстояло стать графиней де *** , чтобы через призму обретенного опыта охватить взором всю панораму событий в их закономерности.
Взаимодействие мотивов выкристаллизовывается в рисунок более или менее сложный в зависимости от кругозора и жизненных установок персонажей. Так, мотивы, определяющие поведение госпожи Дютур, хозяйки бельевой лавки, просты, почти примитивны. Она поселяет у себя Марианну в расчете на деньги, которыми де Клималь собирается оплачивать содержание своей подопечной. Но вот она узнает о его намерении переселить Марианну и «благодетель» мгновенно превращается в «старого безумца», «хрыча с постной рожей», «сущего плута», вознамерившегося надуть порядочную женщину.
Более сложный рисунок роли у де Клималя. Он явно выходит за рамки традиционных сатирических портретов Тартюфов всех времен и мастей, лицемерием прикрывающих свои предосудительные наклонности: он способен на духовный кризис и нравственное перерождение. Вчерашний ханжа превращается в кающегося грешника, испрашивающего прощения у близких и завещающего Марианне пожизненную ренту, вдвое превышающую ту, которую он прочил ей как своей содержанке.
Во многом непредсказуем и Вальвиль, пылко и самоотверженно влюбленный и при этом безоглядно увлекающийся мадемуазель Вартон. Непредсказуема и сама Вартон, то чуткая и деликатная подруга, то эгоистичная и бесцеремонная соперница. Эти и многие другие образы романа - новаторские открытия Мариво, отражающие более сложный образ человека, возникший перед художественным сознанием XVIII века.
Однако самый противоречивый, динамичный, живой герой романа - это, конечно же,- Марианна. Будучи от природы неординарной личностью, она к тому же эволюционирует от героини авантюрно-бытового романа к героине романа испытания. Поначалу, особенно в двух первых частях, Марианна не столько выявляет, сколько оправдывает «эгоистические» мотивы своих стремлений, стараясь придать им видимость светской благопристойности. Применяясь к обстоятельствам (разумеется, до известных пределов), она ищет приемлемые с нравственной точки зрения оправдания своей жажды успеха, любви, счастья. Глубинным мотивом ее поведения остается стремление добиться обеспеченного и независимого положения - выйти замуж по любви за знатного и состоятельного молодого человека, а чтобы обратить на себя его внимание, надо хорошо выглядеть, прилично и со вкусом одеваться и т. д. и т. п. Марианна не заблуждается относительно истинных намерений де Клималя, однако поначалу вынуждена делать вид, что доверяет ему. Если бы она призналась себе, что де Клималь одаривает ее в расчете на ее благосклонность, что он попросту покупает ее своими подарками, ей пришлось бы, сохраняя верность своим представлениям о нравственности, незамедлительно и самым решительным образом расстаться с ним. Но Марианна молода и красива, она не отказывается от надежды выйти замуж за молодого дворянина... Поэтому на протяжении всего развернутого эпизода читатель не единожды задается вопросом: как долго сможет Марианна делать вид, что ее настойчивый «благодетель» желает ей лишь такого счастья, какого может пожелать своей дочери благонравный отец?
Кульминацией этой затянувшейся неопределенности становится сцена в карете, когда де Клималь пытается поцеловать Марианну как влюбленный, а она принимает от него ласку как от покровителя.
В традициях авантюрно-бытового романа Мариво поэтизирует усилия личности - яркой, энергичной, предприимчивой, жизнелюбивой. Провиденциальная вера писателя в конечную доброжелательность мира определяет принцип авторского отбора и соотнесения композиционных элементов. Мариво так отбирает и располагает события, что возникающие перед Марианной препятствия преодолеваются ею без ущерба для ее нравственного чувства. Магией художника он исправляет действительность, продлевая жизнь литературному жанру - авантюрно-бытовому роману: когда Марианна рискует вновь оказаться на улице без средств к существованию, ибо затянувшаяся игра с де Клималем близится к развязке, случайность в образе автора дарует ей долгожданную встречу с Вальвилем. В его особняке Марианна демонстрирует мастерство прирожденной актрисы, не впадая в преувеличения, которые позволили бы уличить ее во лжи. Эпизод построен на умолчаниях и глубокомысленных недомолвках, которые, по существу, скрывают от Вальвиля истинное положение вещей, однако интерпретируются им в желательном для Марианны смысле: Вальвиль все объясняет ее целомудренной скромностью.
До своей встречи с Вальвилем Марианна считала де Клималя «только лицемером» и думала: «Пусть себе будет кем угодно, все равно ничего он от меня не добьется». Однако «после нежных речей племянника, молодого, привлекательного и любезного кавалера» Марианна может позволить себе не церемониться с назойливым ухажером и отослать ему через Вальвиля деньги и подарки: благородный жест, тщательно выверенный, представит ее в выгодном свете перед Вальвилем, мнением которого она теперь весьма дорожит.
Но начиная с третьей части Марианна принимает важное для себя решение. Она выбирает достоинство, противопоставляя его жизни - игре случая, чему-то суетному, преходящему, относительному: «Наша жизнь, можно сказать, нам менее дорога, чем мы сами,- то есть чем наши страсти. Стоит только посмотреть, какие бури бушуют порою в нашей душе, и можно подумать, что существование - это одно, а жизнь - совсем другое».
Душа и бушующие в ней страсти превращаются в экзистенциальную ценность, наполняют жизнь героини трудноопределимым содержанием именуемым талантом. Эта особого рода одаренность позволяет Марианне занять самостоятельную позицию по отношению к обыденному сознанию, погруженному в «заботы суетного света». Талант идет рука об руку с честностью, правдивостью, благородством. Он помогает героине обрести относительную независимость от обстоятельств.
Однако в этом повороте сюжета намечается существеннейшее для романа XVIII века противоречие между авторским намерением и самостоятельным значением сюжетной ситуации. Автор от души желает героине успеха и часто приходит ей на помощь, к счастью, пока без особого ущерба для жизненной достоверности. «Совершенно очевидно,- замечает, например, современный исследователь творчества Мариво Марсель Арлан,- что в то время, как Мариво анализирует и объясняет свою героиню, выявляя скрытый механизм ее душевной жизни, психолог и моралист трудятся в ущерб романисту, ибо под термином «романист» я имею в виду писателя стендалевского типа, который ни на мгновение не выпускает из поля зрения того, что составляет неповторимое своеобразие его персонажей» .
Это внутреннее, всего лишь намечающееся нарушение законосообразности логики характера и логики жизни располагает роман Мариво у истоков двух романных традиций. Одна из них, которую можно было бы назвать традицией романа испытания [«Роман испытания... строится как ряд испытаний главных героев, испытаний их верности, доблести, смелости, добродетели, благородства, святости и т. п.» (Бахтин М. М. Роман воспитания и его значение в истории реализма//Эстетика словесного творчества. М., 1979. С 190).], разрабатывает тему стойкости героя, противопоставляющего наработанное содержание своего внутреннего мира нивелирующим и обезличивающим обстоятельствам. Такова проблематика «Истории госпожи де Люз» Шарля Дюкло, «Истории одной современной гречанки» Антуана Прево, «Монахини» Дени Дидро, романов Юлии Крюденер и Коттен Софи Ристо, «Атала» Шатобриана.
Другая, антивоспитательная традиция, напротив, воссоздает этапы моральной деградации героя, вверившегося демонизму «жизни как она есть». Таковы романы Кребийона-сына «Заблуждения сердца и ума», Пьера Жана Батиста Нугаре «Развращенная поселянка», Ретифа де Ла Бретона «Совращенный крестьянин» и «Совращенная крестьянка», романы маркиза де Сада, некоторые образцы «готического», а также «демонического» романа романтизма.
(Пьер Карле де Шамблэн de Marivaux) - известный французский драматург (1688-1763), принадлежал к нормандской судейской аристократии. получил довольно небрежное. Рассеянная жизнь и потеря на бумагах при банкротстве Ло скоро сделали его бедняком. Это побудило его пуститься в литературу; он принял горячее участие в споре о преимуществах литератур древней и новой, утверждая, что надо следовать духу времени и обходиться без авторитетов. М. откровенно признавался, что ему лично Фонтенель несравненно более близок, чем Виргилий, а старика он охотно променяет на Ла-Мотта. Введенный в литературный кружок г-жи де Тансэн, М. представил на суд его шуточные поэмы, написанные в осмеяние древних классиков ("L"Hom ère travesti, ou l"Iliade en vers burlesque", 1716; "Télé maque travesti", 1736). Произведения эти в публике успеха не имели, равно как и трагедии "Смерть Аннибала" и комедия "L"amour et la v érité " (1720). Эти неудачные попытки убедили М., что строить творчество на одной выдумке нельзя, не рискуя смешаться с толпой заурядных писак, но следует искать вдохновения в наблюдательности. В ожидании накопления жизненного материала М. сотрудничает в "Меркурии", подписывая свои статьи псевдонимом: "современный Теофраст", а с 1722 г. предпринимает периодический сборник "Spectateur fran ç ais" (по образцу английского "Spectator"), скоро прекратившийся, в 1727 г. возобновленный ненадолго под заглавием "L"Indigent philosophe", а в 1734 г. опять появляющийся под новым названием: "Le Cabinet du philosophe" и окончательно прекращающийся на 11-м листе. Несмотря на отрывочный и афористический характер статеек, журналы М., в общем, остроумны и заключают в себе немало самобытных мыслей. Истинным призванием М. был, однако, театр. Com édie Franç aise придерживалась в то время серьезного репертуара, преимущественно трагического, и давала пьесы Кребильона отца, Детуша и Вольтера. В одном из предместий ютился так наз. "Ярмарочный театр", в который поставляли веселые комедии с куплетами даже такие авторы, как и . Середину между обеими сценами занимал Театр итальянский. Первоначально итальянцы давали представления по-французски и по-итальянски, наполовину импровизируя их по определенному заранее плану; но публика относилась к Comedia dell"ar t e (см.) холодно, и итальянцы покинули . , в 1715 г., призвал их опять, и они стали играть заранее написанные французские пьесы, от прежней же Comedia dell"arte удержали неизменные прозвища для разных типических амплуа - Арлекина, Коломбины и т. д. Этому Итальянскому театру М. был обязан первыми успехами. Первая комедия М. в самобытном роде носит название "Surprise de l"amour" (1722). долго еще бродит ощупью, прежде чем достигает совершенства в создании маленьких изящных произведений. Сначала Th éâtre Franç ais упорно отказывался ставить на своей сцене прозаические комедии М., так как, по старинным заветам, допускал в своем репертуаре лишь высокую комедию, обязательно в 3-х актах и в стихах; тем не менее, и он принужден был уступить общественному мнению. "Le triomphe de l"amour", "Les serments indiscrets", "L" école des moeurs", "L"heureux stratagème", "La Mé priser "Le Leg", "Les fausses confidences" и "L" é preuve" проявили в полном блеске изящество таланта М. и признаются за образцовые творения в литературном жанре, созданном М. Сам М. определяет своеобразное творчество свое как "тщету (n é ant), более или менее остроумную", а Вольтер говорит, что М. забавляется взвешиванием невесомого на весах, сплетенных из паутины. Действительно, в противоположность Мольеру, М. в подробности отмечает тончайшие оттенки чувствований своих действующих лиц; вместе с тем, у него господствует постоянно один и тот же слог, крайне необычный. Если у Мольера всякая сцена воплощает самую природу, то М. является как бы комментатором к природе. При подобных приемах, конечно, в комедиях его остается мало простора для действия и чувства. По верному определению Сент-Бёва, "в комедиях М. часто все вертится на простом недоразумении, ловко затягиваемом и осложняемом. Узел, с которым играет автор, теребя его во все стороны, в сущности, мог бы быть развязан в любую минуту, если бы только приняться за дело основательно, но это не входит в расчет М. - и вот, эта-то именно игра, усеянная изящными эпизодами, и нравится изощренным умам". Тот же критик заметил, что М. особенно охотно изучает действие самолюбия на любовь. Изредка М. восстает против привилегий, осмеивает знать и денежных тузов, но лучшие и многочисленнейшие его комедии посвящены изучению "сердечных тревог". У Реньяра, Детуша и Мольера женщина редко появляется на первом плане; М., наоборот, сосредоточивает свое изучение именно на женщине, как на центре, к которому тяготели все интересы суетной и рафинированной жизни салонов XVIII в. М. хорошо знает царство кокетства и освещает в нем малейшие закоулки. Отсюда излишество в характеристиках, описаниях, размышлениях, слоге; отсюда бесконечные извивы, через которые М. проводит всякую свою мысль. Навык кропотливо разглядывать мелочи делает М. близоруким. Постигая тонкости и изощренности, он превращается в хемницеровского метафизика: ему словно неведомо истинно поэтическое чувство, величие, возвышенность. В действительности сердечная жизнь М. сложилась очень скромно: он женился на девушке из почтенной семьи, потерял ее после двух лет счастливого брака, сильно горевал, а впоследствии, затрудняясь воспитанием и устройством единственной дочери-бесприданницы, согласился на вступление ее в монастырь, куда за нее сделал внос герцог Орлеанский. Кроме приятельских отношений М. к салонам г-ж де Тансэн, Жоффрен, Гельвециус, скандальная хроника не отмечает за ним ни единой интриги или серьезной связи. Не без успеха выступал М. и в области романа. В "Marianne ou les aventures de la Comtesse ***" (1731-36) верно и тонко изображена светская жизнь. "Le Pay s an parvenu" (1735) имел крупный успех в публике. "Le Don Quicliotte Moderne" (1737) - переделка на современные нравы бессмертного произведения Сервантеса. - Несмотря на непростительные с точки зрения пуристов новшества и особенную нетерпимость в этом отношении Французской академии, М. попал в "бессмертные" в 1743 г., покровительствуемый кружком г-жи де Тансэн. На вступительную речь нового академика отвечал санский архиепископ де Жержи, сказавший между прочим: "Кто читал ваши сочинения, утверждает, что они превосходны; что до меня, то я и не хочу, и не должен с ними знакомиться". клерикальная выходка была тем менее уместна, что М., составляя исключение из современных ему писателей, нигде в сочинениях своих не проявляет чувственности и цинизма. Вступление в Академию совпало для М. с полным почти прекращением литературной деятельности. - Человек безусловно честный и до щепетильности правдивый, в начале жизни робкий, самолюбивый и испытавший ряд неудач, М. замкнулся в своей скорлупе. Равнодушный к общественным интересам, он не искал ни почета, ни богатства и довольствовался пенсиями, которые ему предоставили и откупщик . Произведения М. ныне большей частью забыты, но лучшие из салонных его комедий держатся еще на французских сценах и смотрятся, при хороших исполнителях, с удовольствием; они нашли себе изящные подражания в некоторых произведениях Альфреда де Мюссэ и Фелье. "Oeuvres compl è tes" M. появились в 1781 г.; в более полном виде были переизданы Duviquet в 1827-30 гг.; избранные сочинения повторены в 1862-65 гг.
Ср. . См. "Esprit de M. ou Analectes de ses ouvrages" (Пар., 1769); d"Alembert, "Eloge de M." (в "H. des membres de l"Ас. Fr.", т. VI); De Barante, "La litt érature fr. pend. le XVIII s."; Duviquet, "Notice s. M." (в его издании "Oeuvres de M."); S.-Beuve, "Causeries du lundi" (т. IX); G. Larroumet, "Marivaux, sa vie et ses oeuvres" (1882); J. Fleury, "Marivaux et le marivaudage" (1881); Brunett ère, "L"Evolution des genres dans l"histoire de la littérature" (1890); Faguet, "Dixhuitième siècle, études littéraires" (1890).
Николай Елагин.
Граф Алексей Григорьевич Орлов (1737-1808) славился «редкою неустрашимостью, мужественною красотою, обширным умом и усердием к Престолу». Брат фаворита Г.Г. Орлова (1734-1783), он участвовал в дворцовом перевороте 28 июня 1762 г., в результате которого на трон взошла Екатерина II. Именно Алексею Орлову приписывают (правда, бездоказательно) убийство Петра III (1728-1762).
В первые годы царствования императрицы Екатерины II (1729-1796) султан Мустафа (1717-1774) объявил России войну. Русский флот, до того никогда не выходивший из Балтийского моря, прошел через Атлантический океан и Средиземное море и явился в Чесменскую бухту около западного побережья Турции. В 1770 г. под командованием графа Алексея Григорьевича Орлова была одержана победа над турками. Генерал-аншеф А.Г. Орлов получил от императрицы Св. Георгия 1 класса и право присоединить к фамилии проименование «Чесменский».
Выполнив в 1775 г. последнее поручение императрицы - арест княжны Таракановой (между 1745 и 1753-1775), А.Г. Орлов-Чесменский получил отставку.
Несмотря на отсутствие хорошего образования, граф вел переписку с Ж.-Ж. Руссо (1712-1778), поддерживал М.В. Ломоносова (1711-1765) и Д.И. Фонвизина (1744-1792), выступил одним из основателей Вольного экономического общества. «Как истинно русский, - пишет Н. Елагин, - граф любил страстно все отечественные, родные обычаи, нравы и увеселения». Среди его самых сильных увлечений - цыгане, моду на пение которых он впервые ввел в России, и лошади - на графском заводе были выведены знаменитые породы Орловский рысак и Русская верховая.
В 1782 г. А.Г. Орлов женился на двадцатилетней графине Авдотье Николаевне Лопухиной (1761-1786), которая «при красивой наружности, славилась... добродушием и приветливостию, была набожна, не пропускала церковного служения не только в праздники, но и в дни обыкновенные, не любила нарядов и никогда не надевала бриллиантов, следуя в этом случае особенному мнению мужа...».
2 мая 1785 г. родилась графиня Анна Алексеевна. Императрица, быв в это время в Москве, «приняла милостивое участие в домашней радости графа». В 1786 г., при рождении сына, Авдотья Николаевна скончалась.
Алексей Орлов весь отдался воспитанию дочери. В семь лет графиня имела достаточное понятие о разных науках, училась французскому, английскому, немецкому и итальянскому языкам. В этом возрасте она была пожалована во фрейлины к Высочайшему двору.
В 1801 г. Г.Р. Державин, «по случаю приятной пляски (французского танца)», написал «Графине Орловой»: Ты взорами орлица, / Достойная отца; / Душею голубица, / Достойная венца. / Приятности дивятся / Уму и красотам, / И в плясках все стремятся / Лишь по твоим следам. / Явишься ль в Петрополе, / Победы поженешь: / Как флот отец твой в море, / Так ты сердца пожжешь.
Анна Алексеевна не была красавицей. «Высокого роста, очень полная, представительная особа, никогда не была красива, даже в молодости, но у нее было удивительно светлое и доброе выражение лица», - писала фрейлина императрицы Александры Федоровны М.П. Фредерикс (1832-1897).
Девушка рано начала исполнять обязанности хозяйки дома, вместе с отцом участвовала в торжественных выездах, делала визиты. Мемуарист С.П. Жихарев (1787-1860) оставил воспоминания о гуляньях в Сокольниках в мае 1805 г.: «На статном фаворитном коне показался граф Алексей Орлов в парадном мундире, обвешанном орденами. Азиатская сбруя, седло, мундштук и чепрак были буквально залиты золотом и изукрашены драгоценными камнями. За ними, немного поодаль, на прекрасной серой лошади ехала его единственная, горячо любимая дочь Анна. (Та, что позднее станет духовной дочерью сурового архимандрита Фотия)».
В 1808 г. после непродолжительной болезни Алексей Орлов скончался. Графиня, не знавшая дотоле печали и горя, лишилась чувств и четырнадцать часов провела в беспамятстве. Елагин, со слов свидетелей, пишет, что «лишь только она одела черное платье, как в присутствии окружавших подошла к иконам и, пав на колени, рыдая, произнесла: “Господи! Ты взял мою мать, которой я не знала, теперь тебе угодно взять моего отца, будь мне вместо матери и отца и руководствуй всеми поступками моей жизни”».
Двадцатитрехлетняя графиня отправилась на поклонение в Киевскую лавру и в Ростовский монастырь, где познакомилась с иеромонахом Амфилохием, оказавшим на нее значительное влияние. С этого момента для нее началась новая жизнь, посвященная благочестию и благотворительности.
Анна Алексеевна отказала всем претендентам на ее руку, но не удалилась в монастырь, а, будучи фрейлиной великой княгини, а потом императрицы Александры Федоровны (жены Николая I, 1798-1860), жила придворной жизнью, танцевала на балах, даже участвовала в 1811 г. в конной кадрили, сопровождала императрицу в путешествиях и развлечениях.
Александра Федоровна вспоминала, как графиня Орлова с первого же дня ее приезда в Петербург выказала «столько дружеского сострадания и жалости (так как молодая принцесса, оторванная от семьи, в новой для нее стране и среди нового мира казалась ей вполне достойной сочувствия), что сразу расположило меня к ней. Я часто видалась с нею в Москве; ей был пожалован императорский портрет для ношения 12 декабря 1817 года, и хотя она была еще очень молода и притом чуть ли не самая богатая из русских аристократок, но не пожелала выйти замуж».
В войну 1812 г. графиня пожертвовала на формирование московского ополчения сто тысяч рублей билетами опекунского совета, обмундировала и вооружила за свой счет 18 мужчин. Она лично приехала в село Михайловское и проследила, чтобы в ополчение не попали единственные кормильцы из крестьянских семей. 7-ой полк народного ополчения принял участие в Бородинском сражении.
Будучи крупнейшей душевладелицей в России, Анна Орлова часть крестьян обратила в «вольных хлебопашцев», других «перевела в Удельное ведомство, считая крестьянскую администрацию этого учреждения и весь строй управления удельными крестьянами наиболее гуманным».
По смерти иеромонаха Амфилохия графиня избрала своим духовным руководителем иеромонаха Фотия (1792-?), предоставив ему обширные средства для христианских благотворений. Он занимал место законоучителя во 2-м Кадетском корпусе, был почтен званием соборного иеромонаха Александро-Невской лавры. Император Александр I, узнав о благочестии Фотия, под конец царствования удостоил его беседы. В 1821 г. Фотий получил место игумена Новгородского Деревяницкого монастыря. На деньги графини обитель была быстро поправлена и украшена. В 1822 г. Фотия перевели Новгородский Сковородский монастырь, также нуждавшийся в улучшении, а затем назначили настоятелем в Юрьевскую обитель. На деньги графини были обновлены и украшены многие существующие и построены новые церкви.
Графиня сначала переселилась за Фотием в Петербург, а затем построила себе усадьбу возле Юрьевской обители. В 1831 г. в Новгородский Юрьев монастырь, под паперть Георгиевской церкви она перенесла прах отца и его братьев (спустя 65 лет прах был снова перезахоронен в усадьбе «Отрада» в Южном Подмосковье недалеко от села Михайловского).
Здесь она провела двадцать пять лет, до своей смерти, одновременно продолжая вести светскую жизнь в качестве фрейлины. В 1826 г. она сопровождала Александру Федоровну на коронацию Николая I в Москву и оставалась с ней во время праздничных торжеств. В 1828 г. участвовала в поездке императрицы в Одессу и Киев, позднее в Варшаву и Берлин. Во время пребывания в Петербурге и Москве графиня принимала гостей, но сама не любила наносить визиты. «Кто видел ее лишь в гостиных, тот даже не подозревал, что большую часть своего времени она проводила в молитве и в трудах благочестия».
В течение жизни A.A. Орлова-Чесменская потратила на нужды церкви около 25 миллионов рублей. По завещанию, после ее смерти Юрьев монастырь получал 300 000 рублей, Почаевская лавра 30 000, Соловецкий монастырь 10 000, 340 различных монастырей - 1 700 000 (по 5000 в каждый), 48 кафедральных соборов - 144 000 (по 3000 в каждый), Епархиальные попечительские ведомства - 294 000 (монастыри и соборы могли пользоваться только процентами с этих сумм).
