Римас Туминас: Если у меня нет веры в то, что моя работа может кого-то спасти, просто не делаю ее - dem_2011. Римас Туминас: "За власть я в мире не борюсь"

Постановку художественного руководителя Вахтанговского театра Римаса Туминаса «Улыбнись нам, Господи» по роману Григория Кановича «Козленок» за два гроша» показали в латвийской столице на сцене театра «Дайлес».

Звезды театра имени Вахтангова приветствуют рижских зрителей

20 апреля в Риге показали спектакль театра имени Вахтангова «Улыбнись, нам, Господи» Постановку художественного руководителя Вахтанговского театра Римаса Туминаса «Улыбнись нам, Господи» пороману Григория Кановича «Козленок» задва гроша» показали влатвийской столице насцене театра «Дайлес». Эта проникнутая любовью исочувствием кчеловеку работа наводит намысль: довольно нам, жителям этой планеты, сводить друг сдругом счеты.

Хотя именно этим внынешние дни вкоторый раз занялась латвийская власть, заявив онамерении выставить счет России за«советскую оккупацию» вразмере 185 миллиардов евро. Аесли представить, что фашистская Германия победила? Ичто такое «советская оккупация»? Например, обучение тогоже Римаса Туминаса вмосковском ГИТИСе, его русская театральная школа итеснейшие связи срусским театром- это тоже «оккупация»?..

Герой Сергея Маковецкого Эфраим делать надгробия для своих земляков. Наупрек жены Леи (Юлия Рутберг), что «камни иработу онлюбит больше, чем семью», отвечает:

«Всех насвете надо любить. Итебя, идетей, икамень. Ктож его, одинокого, полюбит? Кто, если немы… человеки?»

Жителей Прибалтики завнешнюю холодность инеулыбчивость нередко сравнивают скамнем, скалой, льдом. Ното, что это только внешность, говорили мне винтервью илитовцы Донатас Банионис сЮозасом Будрайтисом, илатыш Ивар Калныньш.

Прибалтийские народы, как иевреи вспектакле «Улыбнись, нам, Господи», как ирусские, все принимают близко ксердцу, переживают, ностальгируют имечтают олучшей доле. Кому нехочется жить счастливо ибогато? Вопрос риторический.

Герой Виктора Сухорукова Авнер Розенталь дотого, как сним случилось несчастье (пожар), был богатым собственником, астал нищим.

«Заденьги можно набить желудок, адуша все равно останется голодной. Чтобы неголодала душа, Авнер просит увсех воспоминаний. Пусть вспоминают! Пусть рассказывают ему, какон, Авнер Розенталь, жил сорок лет тому назад»,- звучит впостановке Туминаса авторский текст Кановича.

«Забвения недал Бог»- нопереводить память опрошлом страны наевро, непринимая всчет войну, пожары, битвы, могилы,- мелко инесправедливо.

«Время- костер, события- хворост, ачеловек овца для заклания»,- произнес нарижской сцене, севрейским акцентом, Сергей Маковецкий.

Впрошлом году этот спектакль хорошо приняли вАмерике иКанаде. После его сыграют вТаллине. Мне кажется, такой театр способен изгнать жестокость, циничность, алчность инеблагодарность изсамых заскорузлых сердец. Пусть наодин вечер, ноиэто немало.

20 января художественный руководитель театра Вахтангова, знаменитый режиссер Римас Туминас отметил 65-летний юбилей. Накануне встретилась с режиссерам в его рабочем кабинете, и, удивительно, в нем оказалась муза итальянского художника, сценариста, режиссера Тонино Гуэрра – Лора Гуэрра-Яблочкина. А ведь друг и постоянный соавтор Гуэрра Федерико тоже родился 20 января. С разговора о кинематографе началась наша беседа с одним из лучших режиссеров мира.

- Римас Владимирович, смотрите ли вы художественные фильмы? Вы дружили с Тонино Гуэрра?

Во сне часто вижу старые фильмы, которые крутил в юности, когда работал киномехаником. Я ведь тогда их показывал, но не видел, а потом, конечно, многое посмотрел. Сейчас снятся кадры из фильмов раннего Михалкова, Хичкока, Орсона Уэллса, Феллини. Просыпаюсь с богатыми впечатлениями, красивыми кадрами и иду в театр. Лора Гуэрра - муза и вдова Тонино, - друг театра Вахтангова. Нас познакомил Юрий Петрович Любимов.

- Как рано начинается ваш рабочий день?

Довольно рано. В театре надо быть всегда. Вдруг актеру или актрису понадобится срочно отпроситься на съемки, а художественного руководителя не окажется рядом? Вахтанговские актеры очень много и успешно работают в кино. Международные награды получают за роли. Молодежь очень востребована в кинематографе. Поскольку я тоже люблю кино, то с легким сердцем отпускаю артистов на съемки в хорошие фильмы.

Вы создали при театре Первую студию, в которую входят молодые артисты. Всех знаете поименно? Всех смотрите перед тем, как принять?

Всех знаю, всех смотрю. Раньше в театр Вахтангова брали только выпускников Щукинского театрального института, но мы приглашать талантливых артистов из других вузов. Я ведь сам – нездешний – ГИТИС окончил. Главное, чтобы актеры хорошо играли. Театр – это актеры и еще раз актеры. Посмотрите новую премьеру Первой студии «Чужая жена и муж под кроватью» - она только вышла.

Алексей Гуськов в эфире «Вечерней Москвы» сказал, что в театре Вахтангова единственная звезда – Римас Туминас.

Главный секрет успешного спектакля – правильный выбор актеров на роли. Если спектакль «Дядя Ваня» и получился, благодаря верному попаданию в роль Сергея Маковецкого и его партнеров. Театр Вахтангова всегда славился своей труппой, и мы держим планку. Видите - портреты великих артистов? Михаил Ульянов, благодаря которому я оказался художественным руководителем театра, Николай Гриценко, Юрий Яковлев, - их лица всегда перед моими глазами.

- Вы ведь ни сразу согласились возглавить театр имени Вахтангова?

На первое предложение Михаила Ульянова я сказал: "Нет". Когда Михаила Александровича не стало, я не мог не исполнить его волю. Когда я репетировал в театре Вахтангова спектакль "Ревизор", Михаил Александрович все время сидел на репетициях и наблюдал за процессом. Сначала меня это немного раздражало. А когда Ульянов перестал посещать репетиции, я поймал себя на мысли, что мне не хватает его присутствия. До сих пор живу с ощущением того, что мне не хватает на моих репетициях Михаила Александровича.

Помню, с каким восторгом на фестивале «Окно в Европу» Сергей Маковецкий рассказывал о репетициях в вашей постановке «Дядя Ваня». Так он был вдохновлен работой. Какую задачу вы поставили перед ним в этом спектакле?

Я сказал Маковецкому, что его герой Дядя Ваня чувствует себя как шестимесячный младенец, которого оставили на грядке одного на всю ночь. Это было со мной в младенчестве. Моя мама очень много работала, и забыла меня на грядке…Утром обнаружила. Маковецкий сначала не мог понять – причем здесь Дядя Ваня и младенец на грядке, но со временем у него все получилось.

- Вы рано начали трудовую деятельность?

Надо было помогать маме. В 14 лет я даже хотел жениться только потому, что мне нужна была помощница по хозяйству, труженица, потому что сам не справлялся. Но желание не реализовалось.

Многие зрители рассказывали, что во взрослых героях Чехова узнавали себя в детстве. Кто-то – в Соне, только в детстве, кто-то – в Дяде Ване, а кто-то даже в цинике Астрова.

Экзюпери сказал, что все мы – родом из детства. Я тоже как Экзюпери хотел стать летчиком, но меня не взяли. Еще хотел быть скульптором, и даже слепил бюст Ленина, но мою работу жестоко раскритиковали и разбили. Любовь к скульптуре осталась. Хожу по музеям и любуясь работами скульпторов.

- Вам, литовцу, легко было учиться в Москве, в ГИТИСе?

Скорее, весело, чем легко. Я никогда не пытался покорить Москву, и, кстати, не завоевывал ни театр Вахтангова, ни публику. Может, потому что не завоевывал, не воевал за власть и успех. российская публика оказалась благосклонной к тому, что я делаю, и за это я ей очень признателен.

Вы ставите русскую и зарубежную классику. Неужели у вас не было соблазна – изменить классическое произведение?

- Что читаете в настоящее время с прицелом о постановке?

Об это говорить рано. В театре нельзя спешить. Вообще нигде нельзя суетиться. Быстро никогда не идет на пользу. На сборе труппы театра Вахтангова обмолвился о том, что хочу поставить, и пожалел. Есть мысль поставить «Фауста» Гете.

- Мефистофель смущает? Боитесь иметь с ним дело?

Больше Фауст. Я бы делал спектакль без этого героя. Разумеется, о нем говорится, но его нет. Пока ничего не знаю. В настоящее время работаю над оперой-ораторией Стравинского «Царь Эдип» в Музыкальном театре Станиславского.

- Вам чего-то не хватило в вашей постановке трагедии Софокла «Царь Эдип» в театре Вахтангова?

Всегда чего-то не хватает. Например, я бы очень хотел петь. Душа моя поет, но музыка остается внутри. В начале репетиций сказал актерам, что я ничего не знаю о опере, ничего в ней не понимаю, но знаю одно – актер должен звучать, а чтобы он зазвучал, в нем должна быть игра, он должен уметь играть. Без игры ничего не звучит. И попросил у них дать мне возможность помочь им играть.

- Нет ли новых предложений от Большого театра, где вы поставили оперу Шостаковича "Катерина Измайлова"?

Предложение есть, но пока я не дал согласие. Нет времени. Все расписано. На несколько лет вперед. Есть обязательства, и главные – перед своим театром. Это был интересный опыт работы с Большим театром. Надеюсь, что не последний.

- Где вы встречали Новый год?

Дома, в Вильнюсе. Семья дает мне силы, опору, поддержку. Близкие с пониманием относятся к тому, что я уехал в Москву и работаю здесь.

- Удается отдыхать?

Перед новым годом был во Вьетнаме, в Камбоджи и в других экзотических странах. Даже с Буддой встречался.

-Вас признал мир. В Англии, в Китае предлагают ставить. Приятно осознавать, что ваш талант оценен?

Театр – как жизнь, где есть начало и конец. Нет и быть не может вечных спектаклей. Все уходит, все забывается. Я ставлю спектакли для людей, чтобы помочь им жить. .В своих постановках хочу донести мысль: "Люди, найдите успокоение в своей культуре". Каждому надо опереться на то, что он "оттуда, из позапрошлых веков, из 19 века". Когда я общаюсь с людьми через культуру прошлых веков, тогда все они мне приятны, симпатичны и бесконечно дороги.

- Сотрудника гардероба рассказала, как вы внимательно к ним, и всегда интересуетесь их жизнью.

В театре важен каждый человек. За все время работы в театре имени Вахтангова не уволил ни одного сотрудника. Нам нужны хорошие, профессиональные люди. Я не встречал ни одно человека, который бы не любил театр.

- Главное качество для режиссера?

Терпение - важное качество не только для режиссера – для каждого человека. А для режиссера просто необходимое, первостепенное. В труппе театра Вахтангова больше 300 человека, и чтобы каждого услышать, понять, раскрыть, нужно быть терпеливым.

Вас называют мастером афоризмов и парадоксов, человеком с большим чувством юмора. Почему давно не ставите комедии? Последняя премьера - трагедия "Царь Эдип".

Все советуют поставить комедию. Возможно, я это сделаю. Умирать нужно точно весело. А чтобы жить дальше, нужно страдать.

- Кто ваши любимые писатели, драматурги?

Пушкин, Чехов, Гоголь, Лермонтов.

- Самое больше наказание для человека?

Отсутствие любви. Между прочим, у героев русской литературы отбирали любовь.

Лично вам с кем интереснее работать - с мастерами, кумирами, старыми вахтанговцами, или с молодежью? Как вы оцениваете уровень мастерства выпускников театральных вузов?

Молодежь винит во всем время, но это неверно! Нужно уметь останавливать время, и мастера умеют это делать! Раньше нас пытали - зачем ставишь, что играешь, какие цели, почему? Во всем должен быть смысл.

- Вы - доверчивый человек?

Думаю, что я очень доверчивый человека. Надо доверять, и тогда публика, люди увидят открытость, честность. искренность.

- По своей природе, личностным качествам вы больше воин, борец или лицедей?

Я - солдат. Когда придет время прощаться с театром Вахтаногова, скажу артистам, зрителям: "Я сделал все, что мог, а теперь отпустите меня домой". И вернусь в свою литовскую деревню.

Театр имени Котэ Марджанишвили, зал, откуда попадаешь в гримерочные. До начала спектакля, который привезли в этот раз вахтанговцы на театральный фестиваль, осталось каких-нибудь минут десять. В этот раз вахтанговцы приехали с трагикомедией "Ветер шумит в тополях", поставленной по пьесе современного французского драматурга Жеральда Сиблейраса. В нем заняты всего трое актеров - Владимир Симонов, Максим Суханов и Владимир Вдовиченков.

Накануне я видела эту талантливую тройку на сцене. Зритель смеялся, плакал, опять смеялся… И так два с половиной часа. Сейчас наблюдаю на этими ребятами в рабочем процессе. В зале ненадолго появляется Максим Суханов, переговорив с одним из организаторов, уходит в гримерку. Мельком вижу прихрамывающего, уже явно в образе Владимира Симонова. Дольше всех здесь задерживается загримированный, с взъерошенной шевелюрой Владимир Вдовиченков.

© Sputnik / Denis Aslanov

Владимир Вдовиченков в роли Густава в сцене из спектакля по пьесе французского драматурга Жеральда Сиблейраса "Ветер шумит в тополях" в постановке Римаса Туминаса

Идет обычный рабочий процесс. И тут в дверях появляется бригада скорой помощи. Становится ясно: что-то идет не так. Выясняется, что актеру Владимиру Симонову нехорошо. В эти самые минуты проносится мысль, плаколо мое интервью с художественным руководителем Вахтанговского театра Римасом Туминасом. Да, что там интервью, когда под угрозой срыва может оказаться сам спектакль! Между тем, организаторы, посовещавшись, решают выйти на сцену и объявить зрителям, что по техническим причинам, начало спектакля задерживается. Направляются в зал, подходят к сцене, и в этот самый момент на ней появляется великолепная тройка. В общем, ветер зашумел в тополях вовремя, без опозданий, несмотря на актерское недомогание.

Римас Владиморович Туминас появляется в этом зале спустя несколько минут после начала спектакля.

— Я нашел местечко, в котором мы с вами уединимся, — говорит мне один из лучших театральных режиссеров мира.

Мы идем долго, переходим в другое крыло театра, и наконец оказываемся в маленьком холле, где относительно тихо и никого нет.

Мне показалось это место подходящим, - говорит с улыбкой Римас Владимирович.

Дорога, по которой мы идем к празднику, и есть самое главное

— Герои этой пьесы стремятся вырваться из дома престарелых. Вырваться к месту, где растут тополя. Вырваться, значит, преодолеть старость, одиночество, болезни. Но у них не получается. С другой стороны, если бы они все же осуществили свою мечту, разве это не убило бы их? Ведь достижение мечты иной раз означает потерю ориентира, единственного двигателя. Где же спасение?

— Есть такая болгарская притча. Зима, заснеженные горы, как в Грузии, деревня… Молодой человек приходит к старику — соседу, который плетет веревку и спрашивает: "Зачем ты плетешь эту веревку?" На это старик отвечает: "Летом, когда бывает засуха и вода из рек убывает, на дне одной из них живет существо, которое эту воду поглощает. Вот я и плету веревку, чтобы это существо поймать". "Ну, и что же, поймаешь, а потом?" "Ну, как поймаю и поведу к властям, губернатору. Приведу и скажу, вот я поймал виновника всех наших бед, вредителя, и они меня вознаградят. Попрошу для одного сына квартиру, для другого машину". "Ну, хорошо, а если не поймаешь, что тогда?" - говорит молодой человек. "Тогда останется веревка", - отвечает старик. Это такая вечная тема - желания людей, мечты. На мечту имеют право только люди в пожилом возрасте, а молодые планируют. Достичь мечты, победить смерть, отдалить ее… Почувствовать, что ты владеешь собой, жизнью владеешь. И почувствовать, что ты все можешь. Или другую землю найти, обетованную. Скажем, человеку нужен праздник, но праздник где-то далеко. Он может быть реальным. И мы идем по дороге к празднику.

© Sputnik / Denis Aslanov

— Важна дорога к нему или сам праздник?

— Важна, конечно, цель попасть туда. Но, вот я думаю, может, мы выдумали праздник, и его просто нет…

— А выдумали потому, что не смогли бы без него жить?

— Может, пока мы попадем на этот праздник, он к тому времени уже закончится? Или он переехал еще дальше от нас…? А, может быть, мы попадаем не на тот праздник, ничего интересного в итоге не обнаружим. То есть у нас остается только дорога к празднику, как веревка у старика… Вот эта дорога и есть самое главное. Нам дано от Бога идти по дороге к празднику. Может, там смерть нас ожидает, но смерть через победу, преодоление, достижение каких-то вершин. Пусть будет смерть, но она будет красивой. Вечная мечта человечества - попасть на этот праздник. Мы просто этого не замечаем, что мы и есть на этой дороге к празднику жизни. К этому празднику стремятся все.

Мои родители и их родители думали, ну вот нам не удалось прожить, как хотелось, но наши дети будут жить лучше нас. И я думаю, мне не удалось, вот дети мои, наверное, будут жить лучше, и так из поколения в поколение передаем сладкое слово свобода, сладкое слово - счастье.

© Sputnik / Denis Aslanov

Максим Суханов в роли Фернана и Владимир Вдовиченков в роли Густава в сцене из спектакля по пьесе французского драматурга Жеральда Сиблейраса "Ветер шумит в тополях" в постановке Римаса Туминаса

— Ваши спектакли в Тбилиси - это абсолютные аншлаги, шквал эмоций, переживаний. И это можно расценивать как безусловную тягу к русской культуре. Мне кажется, Грузия в культурном плане сейчас стоит на идеалогическом распутье. Она пытается понять, что же ей ближе - западная культура, с ее неистребимым оптимизмом, хэппи-эндом, или русская, с ее самокопанием, тоской, депрессивностью…

— На западе способны создавать предпраздничное настроение в самой жизни, пока мы живы. А мы не способны, у нас другой пласт. Мы терпим. У нас смирения больше… Это связано и с религией. Как Чехов говорит, и нас будут вспоминать, как нам было трудно, нелегко и больно. Но там, на небесах, мы увидим небо в алмазах. Вот это нежелание создавать здесь и сейчас, а все отрицать. Быть пессимистом и считать, что воздастся там - это религия жизни.

— Религия преодоления.

— Мы принимаем мучения как неизбежность, но никогда не думаем, как отказаться от них и превратить каждый день нашей жизни в маленький праздник. Мы этого не можем. И вот пока эти трое героев собираются в путешествие, хотят покинуть эту территорию, они не замечают, что участвуют в подготовке к празднику жизни. Они уже сочинили праздник этого похода. Мысль творит. Их позыв творит их самих, и они уже стали другими. И хотя они и не ушли, не покинули этот приют, но будут уже другими. Не будут смиряться, а будут принимать завтрашний день как дар божий. Вот такое название пьесы было бы хорошим - "И завтра день, и завтра праздник".

© photo: Sputnik / Владимир Федоренко

Максим Суханов в роли Фернана, Владимир Симонов в роли Рене, Владимир Вдовиченков в роли Густава (слева направо) в сцене из спектакля по пьесе французского драматурга Жеральда Сиблейраса "Ветер шумит в тополях"

"Раньше я планировал, а сейчас меня планируют"

— Почему к нам приехала именно эта пьеса?

— Во-первых, другие спектакли очень дорогие, большого формата. Театральные фестивали во всем мире выживают с трудом. Сейчас мир занимается другими фестивалями — фестивалями войны, политиков, они заняли наше место. Они планируют, но не мечтают. Во-вторых, мы были с этим спектаклем в Литве, и там публика откликнулась. Наверное, это свойство маленьких народов - когда у нас отбирают мечту, мы ее возвращаем. Я подумал, что это найдет отклик и в Грузии. И в третьих, я очень горжусь этими актерами. Этот спектакль — наша визитка, гордость актерского мастерства. Актеры не перевоплощаются, они отражают, они умеют играть с дистанцией, посмотреть на себя со стороны. Быть персонажем, а потом отойти. Я радуюсь тому, что они стали гордыми от того, что они вахтанговцы. Как говорит Вдовиченков, когда его раньше спрашивали, а в каком театре вы работаете, он так уклончиво отвечал - да, так, в разных…. Особенно молодые, когда приходят на кастинги и говорят, что они из Вахтанговского, им сразу поднимают ставку, предлагают гонорар больше, чем их коллегам. Мне радостно от этого, потому что актеры приходят и мне рассказывают это как радость, как событие.

— То, как сегодня актеры относятся к Вахтанговскому театру, ведь в этом ваша заслуга. Вы человек скромный и не будете говорить - о, да, это моя заслуга. Насколько легко было вам взять на себя руководство такой махиной, ведь Вахтанговкий театр — это не Малый театр в Вильнюсе.

— Тяжело было по времени, по объему работы. Но я был одержим, хотел понять, как миссионер, этот язык, метод существования, только ли в литовском театре действует он, или он универсален. И тем более русский менталитет, способен ли он это слышать, понять. Да, им было это сложно, но я был одержим этой идеей и овладел их душами.

— И они с радостью отдались?

— Они готовы были отдаться. Они обманывали себя, что они лучшие, хорошие, счастливые. Но понимали, что они в яме. Как говорил Юрий Любимов, вот вы балбесы, мы вот с Римасом все обсуждаем, и если будете плохо играть, Римас уйдет и опять в г…е будете. Это его цитата (смеется — прим. автора). Они внутри были к этому готовы. Вопрос стоял в том, кому отдаться. Вообще, в Москве так понимают — если ты попал в Москву, значит, надо бороться за кресло, за место в столице, прописку. Надо роль корифею отдать, скажем, Василию Лановому, как мне советовали все. И Товстоногов так делал. То была школа советского, театрального руководителя. Советовали друзья, коллеги, руководители московских театров. А я думал, ладно, до них дойду потом, а сейчас я посмотрю, что там глубоко, внизу делается, и тогда я пойму этот театр. К тому же я держал дистанцию. Если не получится, думал, то уеду, у меня есть мир. Театры есть везде. Они немного ошибаются, думая, что они — Мекка театрального мира. Не умеют смотреть на себя с иронией. Да, мы есть, но есть и еще лучше тебя. Вот этот метод, где нужно человека находить, приблизить и понять, вот это их увлекло. А теперь уже стало тяжелее.

— Почему?

— Что-то сделано, и театр остановился на успехе. Нужны идеи, мотивации. Нужен опять прорыв. Нужно всегда подпитывать, внутри перевороты делать с собой, хорошей литературой. Но уже возраст, усталость сказываются. Нужно немного отдохнуть. А я все дальше, все шире, то Большой театр, то Немировича-Данченко, то гастроли, то постановки…

— Нет времени остановиться?

— Взять паузу. Много пропущено, то, что хочу читать. Я читаю только по ночам, а потом не могу уснуть. Бессонница. Изнашиваешься, негде набраться сил, остановиться, переосмыслить. Хочется взять тайм-аут. А я загнан, потому что меня планируют. Раньше я планировал, а сейчас меня планируют.

— Актеры разве они согласятся с вашим тайм-аутом?

— Ну, и они его возьмут (смеется — прим. автора). Сегодня они все хотят играть, все! Раньше я чувствовал в них какую-то внутреннюю злобу на себя, неудавшуюся актерскую жизнь. А вот сейчас они хотят петь, творить, не роли требовать, а быть, пришло довольство.

— У вас любимчики есть в театре?

— Я всех талантливых актеров люблю.

— А не талантливых у вас, значит, нет. Я провоцирую вас.

— И правильно делаете. Но я уверен, вот те актеры, которые недооценивают себя, только займись ими, работай с ними и они станут такими!

Тайм-аут для мотивации

— Про вас говорят, вы никого не увольняете.

— Никого не увольнял и не собираюсь. Конечно, есть много актеров уже пенсионного возраста, и они мало заняты в спектаклях, но поскольку нет социальной защиты, то уволить его — значит обречь на бедствование. То, что государство не дает человеку, я через опять-таки государственный бюджет театра ему доплачиваю. И понимаю, что хотя бы так им поддерживаю жизнь и какие-то творческие амбиции. В этом смысле они чувствуют, что не списаны и еще нужны. Но обнять их всех я не смогу. Талантливых же очень много, особенно молодых. И это меня страшит.

— Почему же страшит?

— Потому, что с каждым хочется серьезно, хорошо поработать, а это невозможно. Думаешь, вот с этим было бы хорошо и интересно, но вот с материалом не попадаешь. Не успеешь, не обнимешь, не втянешь в этот круг… И все чаще меня посещают мысли - надо вернуться домой.

— Корни тянут…

— Да, да… Приходит определенный возраст, и кто-то тебя зовет, тянет. Так устроен человек, и тем более жизнь театра. Нужно вовремя уходить. Я не собираюсь умирать в Москве, черт побери!(смеется) На Новодевичьем кладбище мест нет. Занято там все, и очередь притом. И я не претендую. Умрешь в Москве, так тебя еще перевозить должны, а это дорого.

© Sputnik / Levan Avlabreli

— Москва вам стала родной?

— Ну, это, наверное, еще со студенческих лет. Я же там жил, учился, влюблялся. Да, она становится тебе близкой, потому что становится частью твоей жизни.

— В одном из своих интервью вы признаетесь, что в вашей жизни был период застоя, когда у вас пропало желание что-либо делать. Это было до прихода в Вахтанговский театр?

— Да, это был тот самый период. Четырнадцать лет ремонтировался и строился наш театр в Вильнюсе. Я мечтал о том времени, когда же здание отремонтируют. А вот как построили - не хочу в нем ставить, не то что-то. Я не сравниваю себя с Фоменко, но он не мог так зайти в свой театр и Васильев так же. Что это такое, сложно определить. Мечтал о доме, построил его, а живешь в шалаше…

— Так ведь мечта же уже достигнута.

— Нужна новая мотивация, чтобы идти вперед. А где она…? Нужен тайм-аут, чтобы найти мотивацию…

Фото: Владимир Федоренко/РИА Новости

Награда режиссеру — орден «Знак почета» — была вручена министром культуры РФ Владимиром Мединским к 10-летию работы худруком театра имени Евг. Вахтангова.

С корреспондентом «Вечерки» Римас Туминас поделился планами, которые будут реализованы в новом театральном сезоне.

— Римас Владимирович, на сборе труппы вы вновь заявили о том, что будете ставить «Фауста» Гете.

— Да, но признаюсь, что испытываю некий страх перед этим произведением. Станиславский тоже хотел поставить «Фауста», но все откладывал. Немирович-Данченко объяснял это тем, что как только дело доходило до постановки, со Станиславским происходило что-то... не совсем хорошее. С романом Гете «Фауст» я сплю, путешествую, он у меня на столе, в портфеле, в голове, в сердце... Не отпускает! Но сначала я попробую поставить оперу Чайковского «Пиковая дама» в Большом театре — тоже роковая история...

— Почему вам так хочется поставить «Фауста»?

— В этом произведении очень много юмора, который мне близок. Единственный человек, у которого он отсутствует, это доктор Фауст. Поэтому в моей постановке его будет очень мало. Правда, в произведении не так много ролей, и актеры Театра Вахтангова возмущаются: «Зачем нам зарубежный Гете, когда у нас есть свой Толстой?» В этом есть логика. Буду ставить спектакль по сценарию Сергея Бондарчука «Война и мир». Очень хороший сценарий. Спасибо директору «Мосфильма» Карену Шахназарову за то, что он дал нам его для работы.

— Знаю режиссеров, которые, выбирая между постановкой произведений Толстого и Достоевского, отдают предпочтение Толстому из-за его бесконечного поиска истины. А кто вам ближе?

— Достоевского я ставил в театре Швеции в 2004 году, а Толстого — никогда. Достоевского, на мой взгляд, ставить легко, а вот Толстого — трудно. Не будем забывать, что у Толстого к театру было несколько скептическое отношение. Парадокс! Достоевский любил театр, но не написал ни одной пьесы, а Толстой терпеть не мог театр, не ходил в него и написал очень хорошие пьесы.

Конечно, интереснее иметь дело с личностью Толстого хотя бы потому, что он был графом, который ходил в лаптях.

— На сборе труппы вы осторожно произнесли название комедии Карло Гольдони «Дачная лихорадка». Почему именно это произведение вы решили взять для постановки?

— Мне надоело слушать: «Когда вы наконец поставите комедию? Что у вас все трагедии да русская классика?» «Дачная лихорадка» — что-то между трагедией и комедией. Если серьезно, там есть роль для одного замечательного артиста, и я давно обещал поставить для него спектакль. У меня много долгов перед актерами.

Пришло время их отдавать.

Тем более что это приятное занятие. Очень хочется успеть поработать с актерами, с которыми никогда не работал. Например, я не работал с Марией Ароновой, и это мое самое большое упущение за 10 лет работы в Театре Вахтангова. Есть еще артисты, с которыми мне хочется поиграть.

Римас Туминас: «Моя тактика - нежная сила»

Римас Туминас ворвался в театральную жизнь Москвы стремительно. Много лет прослужив главным режиссером Национального драматического театра Литвы, а после основав и возглавив Малый драматический театр Вильнюса, в 2007 году он принял предложение Федерального агентства по культуре и кинематографии стать художественным руководителем Государственного Академического театра имени Евгения Вахтангова. 20 января Римасу Туминасу исполняется 63 года.

В интервью «ВМ» один из лучших театральных режиссеров мира, которому удалось возродить славу вахтанговского театра (между прочим, в феврале в рамках мирового турне спектакль Римаса Туминаса «Евгений Онегин» отправится в Лондон), делится размышлениями о времени, о русской жизни в контексте мировой истории… А также впервые объясняет, почему сейчас в его сердце поселилась печаль.

Римас Владимирович, мы беседуем с вами в сочельник, когда магия правит бал. В постановке романа Пушкина «Евгений Онегин» вы показали, в какой стихии оказалась Татьяна, решившись на любовное гадание. Как относитесь к неистребимому желанию русского человека заглянуть в будущее? А еще говорят, что мы очень суеверны и подвержены чертовщине.

В гаданиях девушек я вижу красоту, тайну, поэзию, нащупывание нерва будущего. А вот новогодние гадания, которые показывают на ТВ-каналах, - такая клоунада, лицедейство, дурдом! Каналы на десять лет вперед отпраздновали новогодние праздники, и зачем тратить деньги на постановку новых шоу, если можно повторять старые - все равно они одинаковые! Кажется, будто весь мир живет в сплошном веселье. И вдруг на фоне этого балагана происходят страшные трагедии, как теракты во Франции. Хочется сказать: «Давайте скромнее, давайте тише». Для этого и существует Рождество, Крещение, чтобы в тишине услышать и небо, и звезды, и голоса животных… Не надо закрывать небо, звезды, ночь… Время теряем, а его не так много. А спектакли хочется делать очень подробные, тонкие, и непременно нежные, тихие, глубокие, с явлениями, смыслами, событиями…

В сентябре прошлого года на сборе труппы в театре Вахтангова вы сказали, что пока не знаете, о чем будет ваш следующий спектакль, что надо накопить сил, избавиться от злости. Разумеется, театральный мир России ждет именно ваших постановок.

Откровенно скажу, что-то меня подкосило - и здоровье, и повторяющийся цикл моего пребывания в театре. Семь лет я возглавляю театр имени Вахтангова, а именно через каждые семь лет происходит осмысление того, что же происходит в театре. Для этого на некоторое время необходимо остановиться, задуматься, заглянуть внутрь себя… К сожалению, неизбежно все становится рутиной - от спектакля к спектаклю, от пьесе к пьесе, пусть красивой, благополучной, но по сути рутиной. А в воздухе чувствую другой способ существования, иной диалог, но какой именно, пока не знаю.

Признаюсь, что ощущаю себя заложником театра имени Вахтангова. Строил-строил театр, а построил для себя тюрьму. Заложник еще и потому, что должен обслуживать интересы театра, которым руковожу, и, конечно, обязан выпустить новую премьеру (премьера последней моей постановки «Улыбнись нам, господи» состоялась в марте 2014 года) и все это осознаю. Но так хочется тряхнуть стариной и начать безумно жить, или же поставить нечто безумно-невероятное, что разрушит стены тюрьмы.

Не пугайте нас, пожалуйста. Неужели вам так плохо, что чувствуете себя узником?

Рано или поздно театр все равно становится тюрьмой. Правда, в тюрьме тоже бывают праздники. Главное, чтобы эти праздники не были только в тюрьме, а праздники - для всех, для зрителей.

Звезда вахтанговской сцены Людмила Максакова сказала мне в интервью, что Римас Туминас и труппа стали единым организмом, одной кровью и плотью, и что теперь вас не разлучить. А ведь это очень серьезно!

В том-то и главная проблема, что друг без друга мы уже не можем. В такой ситуации необходимо убить то, что любишь больше всего, совершив таким образом жертвоприношение. Но кто должен принести себя в жертву? Я должен принести себя в жертву или пожертвовать другим? В такой ситуации кроме тревоги, одиночества, сомнения, беспокойства ничего другого в данный момент предложить своей труппе не могу. Да, именно такая атмосфера сегодня окружает нас, служителей театра Вахтангова.

В романе Бориса Пастернака «Доктор Живаго» есть ценная мысль о том, что искусство всегда говорит о смерти, и в этом откровенном разговоре рождается новая жизнь. Пожалуй, кроме смерти ничего другого я не могу предложить театру имени Вахтангова, но это предложение с надеждой - если мы будем честно и правильно говорить о смерти, значит, откроем новую жизнь и новую веру. Сегодня театру необходима новая вера или, говоря светским языком, новый девиз. Обязан выдать своей труппе новый девиз после 19 января. Ни в коем случае не буду призывать не сдаваться. Только смерть! А уж отодвинуть ее, обмануть и попытаться обрести бессмертие - этим и попробуем заняться в новом году.

Когда я спросила у Виктора Сухорукова, приглашенного вами из другого театра на роль самоубийцы Розенталя в спектакль «Улыбнись нам, господи», как Римасу Туминасу так точно удалось попасть в наше время, артист ответил: «Туминас - гений». Римас Владимирович, объясните, каким образом вы чувствуете время?

Сухоруков слишком щедрый, добрый, богатый человек, что он так оценивает других. А ощущение времени всегда есть внутри. Всегда. Но сегодня я трудно слышу время недалекого будущего. Все аргументы, чтобы быть, продолжить, остаться, бороться, дерзать, исчерпаны. Такой вот переломный момент. Надо найти мотивацию, чтобы работать дальше.

Неужели все так пессимистично?

Читатель не должен подумать, что если я заговорил о смерти, то и будущие спектакли будут грустными, мрачными. Наоборот, когда размышляешь о смерти, приходят в голову и Гольдони, и Боккаччо, и эпоха рыцарства. Кстати, мне видится наступление или, точнее, возвращение эпохи рыцарства, когда умирают либо за женщину, либо за свободу. С открытостью, честностью, решимостью идти до конца - ныне забытыми, «смятыми» принципами. У нас же - вторые, третьи планы, подтексты. Наступает время, когда люди должны жить исключительно первым планом, без оправданий, отступлений, с абсолютной верой в свои слова. Мы идем на дуэль - мы добиваемся справедливости.

Римас Владимирович, дуэль - прямая, без клоунады, не так, как у Дон Кихота с ветряными мельницами?

Прямая битва. Как в трагедиях Шекспира, с началом, что мир разрушен, преступен, и надо его гармонизировать. Правда, Шекспир не написал шестого акта: как жить людям уже в гармоничном мире, когда все враги убиты, злодеи наказаны? Мы же слабые и, увы, не наследники истории, а ее сочинители. Продолжаем сочинять новую историю, а стать достойными наследниками, увы, не в силах! Пока живем в третьем акте шекспировской трагедии, делим земли, наследства, деньги, любовь, мир, и, кажется, конца этому дележу нет… Напомню, что Шекспир в XVI веке уже написал пять актов, и приложил план шестого, но в 21 веке мы все еще в третьем, в самой гуще имущественного конфликта.

Давайте поговорим о русской классике, которую вы с большим успехом ставите в театрах России. Наверняка, у вас есть версия - что стало с Онегиным в уничтоженной автором 10-й главе? Где оказался главный герой, что с ним произошло?

А то, что произошло со всей Россией. Александр Сергеевич хотел завершить и роман, и придать герою черты настоящего героя, но этого не случилось. Так, как и не случилось у Грибоедова с Чацким, у Тургенева с Базаровым, у Лермонтова с Печориным… Не удается нам создать если не идеального, но хотя бы такого героя, которому можно было бы подражать, на котором основывалась бы мораль будущего. Возможно, Пушкину надо было послать Онегина на войну? Как в 1812 году вернулся после победы над Наполеоном генерал, за которого Татьяна вышла замуж. Она вышла замуж, полюбив его за человеческий поступок, за действие, за веру. Если бы Онегин вернулся не просто из странствий по теплым краям, не исключено, что Татьяна, узнав его другого, изменила бы к нему отношение. А так пропал человек по гостиницам и вдруг явился - зачем? А Чехов с «Дядей Ваней», что называется, закрыл вопрос героя надолго.

Монолог Сони из пьесы «Дядя Ваня» часто произношу для себя в те минуты, когда опускаются руки: «Мы, дядя Ваня, будем жить. Проживём длинный-длинный ряд дней, долгих вечеров; будем терпеливо сносить испытания, какие пошлёт нам судьба; будем трудиться для других и теперь».

Да, надо трудиться… и «все утонет в нашем милосердии». Но в русской литературе это всегда звучит в устах женщины, а не мужчины.

Вы же не решились назвать свою постановку «Татьяна», почему?

Внутри театра, на репетициях всегда повторял: «Это - Таня, это про нее». Но я сопротивляюсь модным веяниям, когда режиссеры бросаются названиями, как хотят. На мой взгляд, в своем собственном названии постановки классического произведения есть высокомерие, неуважение, пренебрежение. Я считаю, что если есть «Онегин» - пусть будет «Онегин», «Маскарад» - так «Маскарад». Более того, убежден в том, что, сохраняя авторское название, текст, режиссер и его спектакль становятся богаче. Что искать новые трактовки, когда все же давно решено самим создателем?

Ваш «Онегин» в феврале отправляется на гастроли в Лондон. До этого, судя по международной прессе, он покорил Америку. Как лично вы можете объяснить большой интерес Запада к русской классике? Все-таки почему им так необходим наш Пушкин, Толстой, Достоевский, Чехов, когда у них есть свои гиганты литературы?

Для Запада вечная загадка - почему у них, русских, не получается? Почему ни в любви счастья нет, ни три сестры никуда не могут уехать, ни героям стать никто не может, хотя все предпосылки для этого есть? Ну, не могут они понять: отчего же, когда так хорошо начинается, и так красиво, и все широко раскрыто, в конце все это рушится? Запад оценивает героев весьма рационально, по конечному результату. Например, в Литве объявили героями тех мужественных людей Дарюса и Гиренаса, которые в 1933 году перелетели Атлантический океан, но до цели не долетели, погибли. Тогда как в Европе спрашивают: «Так долетели они или нет? А если не долетели, тогда какие они герои?». Они признают только: получилось или не получилось? И никакие объяснения, что компас сломался, не убеждают. Возможно, нам стоит почаще задумываться над тем: почему же все-таки не получается?

Может быть, нам интереснее процесс, чем результат, поиск, чем пьедестал?

Да, нет же - на самом деле, нам очень нравится, что у нас не получилось! Этим самым мы подводим себя к мучениям, слезам, разрывам, уходам… Кстати, русский драматический театр такой сильный и глубокий во многом потому, что мы любим несчастливые финалы. Разве будете отрицать, что мы с удовольствием бросаем любовь, прощаемся, расходимся, умираем - и все это так чувственно, так волнительно.

Классики так написали. Неспроста же Лев Толстой «бросил» Анну Каренину под поезд?

Скользко было, поскользнулась… А если серьезно, истоки несчастья - из глубин русской истории. Русские часто ходят рядом со смертью, они ее знают и, что самое поразительное, любят. А смерть - это самое глубокое, что может быть с человеком, поэтому и наша литература такая глубокая, и русский психологический театр. На Западе смерть не любят, и предпочитают о ней молчать, и слова Пастернака «Искусство говорит о смерти» для них чужды, хотя и загадочны. Но я повторяю мысль о том, что, признавая смерть, не уходя от нее, мы уже создаем нечто новое.

Смерть впитываешь с молоком матери. Мое первое воспоминание - смерть прадеда, прошедшего три войны, а следом за ним, смерть его сына - героя Второй мировой войны, и бесконечные слезы бабушки, мамы. Мы же придумываем смерть, она в нас - от предков?

Россия выживала, страдала, воевала. Из-за этого часто возникают призывы к борьбе. Но лично я давно устал от войны и борьбы. Став на путь сражения, мы ищем конфликт, причины конфликта, его природу, но при этом забываем, что являемся прямыми наследниками конфликта. Дело в том, что конфликт - живое явление, живое существо, которое мы принимаем и продолжаем. Если мы принимаем конфликт, будучи его наследниками, то должны найти способы его обойти и поправлять его природу. Упаси, Господи, думать, что мы - авторы конфликта. Если мы найдем в себе силы отказываться от конфликтов, начнем слышать звуки мира, а не только звуки вокруг своего дома.

Римас Владимирович, не секрет, что актеры - народ непростой, требующий особого подхода. А театр - такой мир, которым можно управлять только очень сильный человек. Объясните, пожалуйста, свою тактику, стратегию художественного руководителя театра?

Согласен, актеры - народ нелегкий! «Нежная сила театра» - такую тактику я себе придумал. Это отказ от придуманной дисциплины, наведения порядка. Руководство театром я начал с того, что отменил всякие санкции за опоздания, нарушения. Я призвал к доверию и к профессионализму. Ведь если ты профессионал, то непременно придешь вовремя, не так ли? Но для начала надо их понять, простить, поверить, дать свободу, и они откликнуться, и сами все будут делать хорошо и вовремя. Никогда не скрывал тот факт, что если хватаю человека, то уже не отпускаю. В этом и есть сила - поймать человека, удержать. Я - не из тех, кто отпускает свои добычи. Да, добровольные, но добычи. Это может быть не только человек, артист, но и образ. Для режиссера важно поймать своих людей и свои образы…

Один эпизод во многом определил всю мою жизнь в театре, весь путь, которым следую по сей день. В раннее субботнее утро, осенью, сидел у дантиста, вцепившись в кресло, а в окно увидел пожилую женщину, с тяжелой сумочкой, едва идущую. Невольно подумал: «Кому же сейчас плохо - мне или ей?». Трудно поверить, но в то мгновение моя зубная боль исчезла. Эта женщина, бедненькая, когда-то была молодой, красивой, любимой, а сейчас, возможно, купила утром булочку, молочка и идет со своей ношей… В образе пожилой женщины я увидел судьбы и своей бабушки, и мамы, и других женщин. Именно с тех пор мне захотелось рассказывать о людях, а не о себе. Когда я увидел в лице той женщины всех женщин, мне показалось и глупо, и стыдно открывать себя, как говорится, самовыражаться. Вахтанговский театр понял мое желание - через другого выражать свои мысли, чувства. Вахтанговцы играют других людей, а не себя в предлагаемых обстоятельствах, и с этой целью изучают жизнь, мир, людей.

Римас Владимирович, как быстро вы нашли понимание со стороны труппы театра Вахтангова? Сегодня вас все любят - есть за что: вы дали театру все, о чем он только можно мечтать - славу, почет, достоинство, творчество. С чем вы столкнулись вначале?

Любого человека, приехавшего из другой страны, принять в свой родной дом непросто. Но если этот человек ощущает боль, как и ты, значит, он твой человек, не так ли? Только надо быть очень-очень откровенным, и в этом - главная сложность нашей профессии. Можно взять любую маску - неразговорчивого, замкнутого, сурового, странного, и с ней пройти, не заметив других. Но со своей стороны я отказался от любого маскарада и сразу стал говорить с вахтанговцами откровенно и начистоту.

Но ведь своей откровенностью вы себя обезоружили, подставили под удары, которые, как известно, имели место быть?

Я пришел в очень сложный театр, в сложное время, и люди понимали, что находятся в трудной ситуации. Изо всех сил они старались выглядеть благополучно, не сдаваться… Как же я мог с ними притворяться другим? Да, это самая большая смелость - быть открытым и честным по отношению к людям, которые в тебя поверили. Как долго я испытывал стыд, что не мог платить им ту зарплату, которую они заслуживают. Думал уйти, уступить место другому. «Какой же я руководитель, что не могу платить людям деньги, чтобы они жили как люди?» - мучился, задавая себе этот вопрос. Но финансовые проблемы позади, и актеры театра Вахтангова во всех отношениях живут хорошо. Причем я не уволил ни одного артиста. Много советчиков было, убеждающих меня в том, что нужно избавляться от балласта.

Ваш друг Юозас Будрайтис в интервью «ВМ» сказал, что Римас Туминас так сильно любит артистов, даже бездарных, что никому не может из них показать на дверь. Неужели это правда?

В театре Вахтангова нет бездарных артистов. Но я не пришел сюда, чтобы строить здесь свой дом или делать свой театр. Я приехал в Москву исключительно для того, чтобы продолжить те традиции русского театра, на которых сам воспитывался. В этой ситуации руководитель не имеет право ничего ломать (кроме вопиющей несправедливости, когда артистов театра Вахтангова штрафовали за все, и в результате многие вообще не получали зарплату). Надеюсь, мне удалось вернуть театр Вахтангова к его истокам с помощью современных метафор.

Римас Владимирович, вы с актерами добры и милосердны. Тогда как один артист рассказал мне, что не будет играть сцену в одной из последних ваших постановок, потому что ему, звезде, лень сидеть за кулисами три часа в ожидании своего выхода. Артист сказал, что вы его поняли и отпустили.

Одно из главных существований в театре - быть творцом не только своей роли, но и спектакля, а значит, быть в ансамбле. Считать минуты пребывания на сцене, сколько текста - так примитивно, старо, что я просто улыбаюсь таким чудакам и терпеливо жду. Может, человек еще молод, может, что-то не понимает, но поймет? Он будет жить, играть, и почувствует, что быть в спектакле очень важно, ведь каждый спектакль - из клеточек каждого. А если все время считать, то главной роли можно и не дождаться. К тому же в театре надо пройти все. Допустим, ты - самый великий артист, легенда, но будь любезен - подай молодому человеку чай. В традициях вахтанговской школы, когда корифеи служат молодым, а значит, будущему. Ведь молодые потом всю жизнь будут вспоминать, как легенда подала им шляпу, зонтик. Для молодых нужно создавать праздники - любым способом. И прощать, многое прощать.

Назовите, пожалуйста, тройку самых гениальных мастеров вахтанговской сцены? На премии «Звезда театрала», проходящей в вашей театре, Татьяна Доронина восхищалась Николаем Гриценко.

Великолепная тройка - Николай Гриценко, Юрий Яковлев и Михаил Ульянов… Театр Вахтангова возвращается к методу студии, согласно которому мы будет брать не по одному выпускнику театрального училища, а группами, студиями.

Римас Владимирович, нет ли у вас планов поставить спектакль для Московского Художественного театра. Олег Табаков в интервью «ВМ» признался, что с этим предложением обращался к вам неоднократно.

Меня влечет и «Современник», в котором я начал свой русский путь с постановки «Марии Стюарт», и, конечно, МХТ. Олег Павлович - глубоко близкий мне человек, и я хорошо его чувствую как актера, знаю… Действительно, Табаков постоянно предлагает поставить в Московском Художественном театре спектакль, и я сказал ему «да» (кстати, на вручении премии «Звезда театрала»). Но вот успеть бы и чтобы не обидеть свою труппу. Скажут ведь: «Ушел на сторону куда-то», и будут правы. Но мне хочется поставить спектакль, чтобы артисты и вахтанговский сцены, и мхатовской поняли, что мы - один театр и делить нам нечего.

Когда Юрий Петрович Любимов лишился своего театра на Таганке, вы предложили ему работу - постановку спектакля «Бесы» по роману Достоевского. Именно в театре Вахтангова состоялась прощание с Юрием Петровичем. Расскажите, пожалуйста, о дружбе, сотрудничестве с Любимовым.

Когда ушел Юрий Петрович, у меня было чувство несправедливости от всего. Да, остались его спектакли, книги, рукописи. Но нам не удалось познать его гениальный мозг, и многое осталось неузнанным. Надо было торопиться учиться у него, когда Любимов работал в театре, ставил «Бесы», когда часами мы сидели в моем кабинете… Никогда не забуду сильную пургу и свой день рождения, и звонок Юрия Петровича, что он едет меня поздравлять. Я ему говорю: «Что вы, зачем? Я сам приеду, ведь такая метель». Ждал его, смотрел в окно, и увидел укутанного с головы до ног, под ручку с Каталин. Юрий Петрович стал раскутывать свое лицо от шарфа и рассказал о том, что с финской войны, где обморозил лицо, у него аллергия на мороз. Оставшись вдвоем, мы стали говорить о моей жизни. Юрий Петрович жалел меня, как отец, а я, как сын, извинялся перед ним, понимая свои грехи и слабости.

В чем ваш главный грех?

Когда я слабею, ненавижу себя лютой ненавистью, и в тот момент не чувствовал театр в своих объятиях. А Юрий Петрович объяснял мне, как надо постоянно держать театр в своем кулаке, и что для этого делать. Любимов приказал мне переместить семью в Москву, чтобы борщ был домашним. После этого разговора мы стали очень близкими людьми. Кстати, Любимов отправил меня в больницу, чтобы я обследовался. Я пришел навестить его в больницу, а он стал говорить врачам, чтобы они меня проверили, и тут же договорился об осмотре. С тех пор я стал посещать больницы. Мы постарались сделать все, чтобы Юрий Любимов вернулся в свой дом, где начал свой путь как актер, как режиссер, и чтобы он всегда остался в театре Вахтангова. И теперь Юрий Любимов живет в театре Вахтангова, как другие корифеи. Здесь дух и Михаила Ульянова, и Рубена Симонова, и Николая Гриценко…

Римас Владимирович, вы родились в один день с Федерико Феллини и наверняка должны любить кино?

Как раз Феллини - мой любимый режиссер, а за ним другие итальянцы - эпохи неореализма. Что касается российского кино, мне нравится ранний Михалков.