Матренин двор сюжет кратко. Онлайн чтение книги Матрёнин двор Матрёнин двор

К числу лучших произведений А. И. Солженицына, несомненно, относится рассказ «Матренин двор» о простой русской женщине с нелегкой судьбой. Много испытаний выпало на ее долю, но героиня до конца своих дней сохранила в душе жизнелюбие, безграничную доброту, готовность жертвовать собой ради благополучия других. В статье читателю предлагается характеристика образа Матрены.

«Матренин двор»: реальная основа произведения

Свой написал в 1959 году и сначала назвал его «Не стоит село без праведника» (из цензурных соображений заголовок впоследствии был изменен). Прототипом главной героини стала Матрена Тимофеевна Захарова, жительница деревни Мильцево, расположенной во Владимирской области. Писатель жил у нее в годы своего учительствования после возвращения из лагерей. Поэтому чувства и мысли повествователя во многом отражают взгляды самого автора, с первого дня, по его признанию, почувствовавшего в доме незнакомой ему женщины что-то родное и близкое сердцу. Почему это стало возможным, поможет объяснить характеристика Матрены.

«Матренин двор»: первое знакомство с героиней

Рассказчика привели в дом Григорьевой, когда все варианты квартир для поселения уже были рассмотрены. Дело в том, что Матрена Васильевна жила одна в старом доме. Все ее имущество составляли кровать, стол, лавки и любимые хозяйкой фикусы. Да еще колченогая кошка, которую женщина из жалости подобрала на улице, и коза. Пенсии она не получала, так как в колхозе вместо трудодней ей начисляли палочки. Работать по состоянию здоровья уже не могла. Потом, правда, с огромным трудом оформила пенсию по потере мужа. При этом всегда безмолвно приходила на помощь каждому, кто к ней обращался, и ничего не брала за свой труд. Такова первая характеристика Матрены в рассказе «Матренин двор». К этому можно добавить, что готовить крестьянка тоже не умела, хотя квартирант был непривередлив и не жаловался. И еще пару раз в месяц на нее нападала сильная хворь, когда женщина даже встать не могла. Но и в эти минуты она не жаловалась, и даже старалась не стонать, чтобы не беспокоить квартиранта. Особо автор подчеркивает голубые глаза и лучезарную улыбку - символ открытости и доброты.

Трудная судьба героини

История жизни помогает лучше понять человека. Без нее будет неполной и характеристика Матрены в рассказе «Матренин двор».

Собственных детей у крестьянки не было: все шестеро умерли в младенчестве. Замуж она вышла не по любви: несколько лет ждала с фронта жениха, а потом согласилась стать женой его младшего брата - время было тяжелое, а рук в семье не хватало. Вскоре после венчания молодых вернулся Фаддей, который так и не простил Ефима и Матрену. Считалось, что он наложил на них проклятие, и позже муж героини сгинет уже на второй мировой. А женщина возьмет на воспитание Киру, младшую дочь Фаддея, и одарит ее любовью и заботой. Обо всем этом рассказчик узнал от хозяйки, и она вдруг предстала перед ним в новом облике. Уже тогда повествователь понял, насколько далека от реальной его первая характеристика Матрены.

Матренин двор между тем стал сильнее притягивать взгляды Фаддея, пожелавшего забрать приданое, назначенное Кире приемной матерью. Эта часть горницы и станет причиной гибели героини.

Жить ради других

Матрена Васильевна давно предчувствовала беду. Автор описывает ее страдания, когда оказалось, что во время крещения кто-то забрал ее котелок со святой водой. Потом вдруг А перед разбором горницы хозяйка и вовсе сама не своя ходила. Обрушение крыши означало для нее конец жизни. Из таких мелочей складывалась вся жизнь героини, которую она прожила не для себя, а ради других. И когда Матрена Васильевна отправилась вместе со всеми на она тоже хотела помочь. Искренняя, открытая, не озлобившаяся от несправедливостей жизни. Все принимала, как назначенное судьбой и никогда не роптала. К такому выводу подводит характеристика Матрены.

«Матренин двор» заканчивается описанием сцены похорон героини. Она играет важную роль в понимании того, как отличалась эта крестьянка от людей, которые ее окружали. Рассказчик с болью отмечает, что сестры и Фаддей тут же стали делить скудное имущество хозяйки. И даже подруга, как будто искренне переживавшая потерю, успела отхватить себе кофточку. На фоне всего происходящего рассказчик вдруг вспомнил живую Матрену, так непохожую на всех остальных. И понял: она-то и есть тот праведник, без которого не стоит ни одно село. Да что там село - вся земля наша. Это доказывают жизнь и характеристика Матрены.

«Матренин двор» содержит сожаление автора о том, что при жизни он (как, впрочем, и другие) не смог до конца понять величие этой женщины. Потому можно воспринимать произведение Солженицына как некое покаяние перед героиней за свою и чужую душевную слепоту.

Показателен еще один момент. На изувеченном теле героини остались нетронутыми светлое лицо и правая рука. «Будет за нас на том свете молиться», - сказала одна из женщин в рассказе «Матренин двор». Характеристика Матрены, таким образом, заставляет нас задуматься над тем, что рядом живут люди, способные в невыносимых условиях сохранить человеческое достоинство, доброту, смирение. И отчасти благодаря им, существуют еще в нашем мире, наполненном жестокостью, такие понятия, как сочувствие, сострадание, взаимопомощь.

Чтобы лучше подготовиться к учебному году, необходимо летом прочитать как можно больше произведений из списка литературы. Именно так найдется больше времени осенью для получения новых знаний. Если сейчас на всё не хватает сил, то в этом случае можно пролистать краткий пересказ по главам. Здесь мы предлагаем к прочтению известный, полезный для сочинений и экзаменов рассказ Солженицына «Матрёнин двор», анализ которого вы можете найти .

На календаре 1956 год. Рассказчик, желающий обрести спокойствие и тишину, прибывает в городок с необычным названием – Высокое поле. Но здесь он не находит покоя, поэтому перенаправляется в поселок Торфпродукт (или село Тальново). Герой останавливается у пожилой женщины Матрёны (вот ее ). Внутреннее убранство избы было не самым лучшим: по полу бегали тараканы, мыши, а в ноги ластилась хромая кошка.

Жила Матрёна по определенному, установленному режиму: подъем в 5 утра, кормление козы да приготовление простого завтрака своему квартиранту – рассказчику. Правда, не было у женщины пенсии, потому что в погоне за бесконечными печатями нужно проходить огромное количество километров, а возможности не позволяли.

Местные жители села Торфпродукта жили бедно. Почва была не совсем пригодна для урожая, а торф, окружающий поселение, принадлежал не тальновским людям. Они каждый год в тайне его воровали, чтобы отапливать свои дома зимой.

Отличительной особенностью Матрёны было то, что она всегда приходила всем на помощь. Так, например, женщина никогда не отказывала сельчанам по хозяйству. Она с радостью занималась чужими огородами и радовалась чужому урожаю.

Самым затратным для героини было регулярное кормление пастухов раз в полтора месяца. Тогда Матрёна тратила большие деньги на покупки таких продуктов, которых никогда и не ела сама. Но отказать она не могла….

Наступила зима, и героиня всё же получила пенсию. После этого она будто расцвела: она купила себе новые валенки, пальто, а оставшиеся деньги отложила на похороны. Но, несмотря на всю отзывчивость и помощь, односельчане стали ей завидовать.

Когда пришла пора Крещения, неожиданно в гости пришли сестры главной героини. Возможно, они хотели забрать себе часть Матрёниной пенсии, но саму женщину это не волновало. Её огорчением было лишь украденное ведёрко со святой водой из церкви.

Глава 2

Ни сам рассказчик, ни Матрёна особо не делились личной жизнью. Постоялец лишь поведал о том, что сидел в тюрьме, а героиня поделилась своей несчастной долей: вышла замуж, но все дети скоропостижно скончались, а затем муж не пришёл с фронта.

Однажды в гости заходит некий Фаддей. Позже рассказчик узнает, что это младший брат мужа Матрёны. В тот же самый вечер женщина решается рассказать о своей жизни более подробно.

Всю свою жизнь героиня любила лишь Фаддея, но вышла замуж за его родного брата, потому что любимый пропал без вести на фронте, и родственники настояли, чтобы девка не томилась, а шла замуж и помогала семье жениха по хозяйству. К сожалению, из их шести детей не выжил никто. После возращения из плена, Фаддей возненавидел родственников за предательство, женился и стал отцом шестерых детей.

Вскоре на войну забирают и старшего брата, мужа Матрёны, но он пропадает без вести. В помощницы по хозяйству героиня берёт племянницу Киру, которую воспитывает в течение десяти лет. Чувствуя ухудшение здоровья, Матрёна пишет завещание, в котором часть дома отдаёт юной девушке.

Спустя несколько лет Кира выходит замуж и становится собственницей пустого участка земли. Фаддей не находит ничего лучше, как перенести часть Матрёниного дома в другое село. Героиня соглашается это сделать. Мужчина быстро разобрал небольшую пристройку к дому, поместил всё в сани и отправился в соседнее село. Матрёна и один из сыновей Фаддея сели во вторые сани, которые у железной дороги застряли и сломались. Из-за сильного грохота трактора никто не расслышал гудок приближающегося паровоза…В час ночи Тальново облетела страшная новость – на железнодорожных путях погибли сын Фаддея и Матрёна.

Глава 3

Утром привезли тело главной героини. Наступило время похорон. Лишь Кира и жена Фаддея искренне горевали по умершей Матрёне. Остальные делали это на показ. Самого Фаддея в этот день не было, да и переживал он больше о том, как же всё-таки перевести участок дома покойной.

Матрёну похоронили по всем традициям, а избу её закололи досками. Рассказчику пришлось искать новое жилье. О героине он всегда отзывался добрыми, ласковыми словами. По его мнению, Матрёна была праведником, на котором держалось село.

Интересно? Сохрани у себя на стенке!

Рассмотрим произведение, которое создал Солженицын в 1959 году. Нас интересует его краткое содержание. "Матренин двор" - рассказ, который был опубликован впервые в журнале "Новый мир" в 1963 году.

Автор начинает свое повествование с рассказа о том, что на 184-м км от Москвы, следуя по Рязанской железной дороге, поезда еще полгода после одного события замедляли свой ход. Прочитав краткое содержание книги "Матренин двор", вы узнаете, что произошло на этом месте. Пассажиры еще долго выглядывали в окна, желая увидеть собственными глазами причину, о которой было известно лишь машинистам.

Начало первой главы

Следующими событиями начинается первая глава, ее краткое содержание. "Матренин двор" состоит из трех глав.

Игнатич, рассказчик, летом 1956 года возвратился в Россию из знойного Казахстана, не определив еще точно, куда он поедет. Его не ждали нигде.

Как рассказчик оказался в деревне Тальново

Он мог заняться за год до описываемых в произведении событий разве что наиболее неквалифицированной работой. Его вряд ли взяли бы даже электриком на порядочное строительство. А рассказчику "хотелось учительствовать". Сейчас же он вошел несмело во Владимирское облоно и спросил, нужны ли в самой глубинке учителя математики? Очень удивило такое заявление местных чиновников, поскольку каждый хотел работать ближе к городу. Направили в Высокое Поле рассказчика из произведения "Матренин двор". Краткое содержание, анализ этого рассказа лучше составлять, упомянув о том, что он не сразу обосновался в деревне Тальново.

Кроме прекрасного названия, в Высоком Поле не было ничего. Он от этой работы отказался, поскольку необходимо было чем-то питаться. Затем ему предложили отправиться на станцию Торфопродукт. Из домиков и бараков состоял этот неказистый поселок. Леса не было здесь и в помине. Достаточно унылым оказалось это место, однако не приходилось выбирать. Игнатич, переночевав на станции, узнал о том, что ближайшей деревней является Тальново, а за ней шли Спудни, Часлицы, Овинцы, Шевертни, находившиеся в стороне от железнодорожных путей. Это нашего героя заинтересовало, он решил найти здесь жилье.

Новое место жительства Игнатича - Матренин двор

Краткое содержание по частям дальнейших событий будет нами последовательно описано. Выяснилось вскоре после прибытия на место рассказчика, что найти жилье не так-то просто. Несмотря на то что учитель был выгодным квартирантом (школа сулила за него сверх оплаты за квартиру на зиму машину торфа), все избы здесь были переполнены. Только на окраине Игнатич отыскал себе неказистый приют - Матренин двор. Краткое содержание, анализ произведений - все это лишь вспомогательные материалы. Для целостного понимания рассказа следует ознакомиться с авторским оригиналом.

Дом Матрены был большим, но неухоженным и обветшалым. Он был построен добротно и давно, на большую семью, но теперь здесь жила лишь одинокая женщина лет 60. Матрене нездоровилось. Она жаловалась на "черный недуг", лежала на печи. Особой радости при виде Игнатича хозяйка не проявила, а тот понял сразу, что ему суждено здесь поселиться.

Жизнь в избе Матрены

Большую часть своего времени Матрена проводила на печи, выделив лучшее место многочисленным фикусам. Угол у окна был отведен постояльцу. Здесь он поставил стол, раскладушку, книги, отгородившись от основного пространства фикусами.

Кроме Матрены Васильевны, в избе обитали тараканы, мыши да колченогая кошка. Тараканы спасались от кошки за наклеенными в несколько слоев обоями. Вскоре постоялец свыкся со своим новым житьем. В 4 часа утра вставала хозяйка, доила козу, а затем варила в 3 чугунках картошку: козе, себе и постояльцу. Однообразной была пища: или "облупленная картовь", или ячневая каша, или "суп картонный" (так все в деревне называли его). Однако Игнатич был доволен и этим, поскольку жизнь его научила находить смысл жизни не в еде.

Как Матрена Васильевна хлопотала себе пенсию

Краткое содержание повести "Матренин двор" далее более подробно знакомит читателя с хозяйкой, у которой поселился Игнатич. У Матрены в ту осень было много обид. Вышел в то время новый пенсионный закон. Соседи ее надоумили добиваться пенсии, право на которую женщина "не заслужила", поскольку работала 25 лет в колхозе за трудодни, а не за деньги. Теперь Матрена была больная, но инвалидом не считалась по той же причине. Нужно было также хлопотать пенсию за мужа, за утерю кормильца. Однако его не было уже 15 лет, с самого начала войны, и теперь было нелегко добыть справки с различных мест о его стаже и заработке. По нескольку раз приходилось переписывать эти бумаги, исправлять, затем относить в собес, а он находился за 20 км от Тальнова. Сельсовет был расположен за 10 км в другую сторону, а в часе ходьбы в третью находился поселковый совет.

Матрена вынуждена воровать торф

Бесплодно походив 2 месяца, измучилась старая женщина - героиня, которую создал в произведении Солженицин ("Матренин двор"). Краткое содержание, к сожалению, не позволяет составить исчерпывающее ее описание. Она жаловалась на притеснения. Матрена после этих бессмысленных хождений принималась за работу: копала картошку или отправлялась за торфом и возвращалась назад усталая и просветленная. Игнатич интересовался у нее, неужели выделенной школой машины торфа не хватит? Но Матрена его уверяла, что необходимо запастись на зиму тремя машинами. Официально жителям не полагался торф, а за воровство его ловили и судили. По деревне ходил председатель колхоза, мутно и требовательно или простодушно смотрел в глаза и говорил обо всем, кроме топлива, ведь он запасся сам. Тянули у треста торф. Можно было за один раз унести мешок в 2 пуда. Его хватало на одну протопку.

Насыщенные трудом будни Матрены Васильевны

Трудовые будни Матрены - важная составная часть произведения. Без их описания нельзя обойтись, составляя краткое содержание рассказа "Матренин двор" Солженицына. Матрена ходила в день по 5-6 раз, пряча украденный торф для того, чтобы его не отняли. Патруль часто ловил баб у входа в деревню, а также обыскивал дворы. Однако приближение зимы было неотвратимо, и люди вынуждены были преодолевать страх. Отметим это, составляя краткое содержание. "Матренин двор" знакомит нас далее с наблюдениями Игнатича. Он заметил, что множеством дел заполнен день ее хозяйки. Женщина носила торф, запасала на зиму бруснику, козе - сено, копала "картовь". По болотам приходилось косить, поскольку колхоз урезал инвалидам участки, хотя и за 15 соток нужно было отрабатывать в местном колхозе, где не хватало рук. Когда хозяйку Игнатича вызывали на колхозные работы, женщина не отнекивалась, она соглашалась покорно, узнав о времени сбора. Часто звали подсобить Матрену и соседи - пахать огород или копать картошку. Женщина бросала все дела и отправлялась помогать просительнице. Делала она это совершенно бесплатно, считая долгом.

Ей также выпадала работа, когда приходилось раз в 1,5 месяца кормить козьих пастухов. Женщина шла в сельпо и покупала продукты, которые не ела сама: сахар, масло, рыбные консервы. Хозяйки друг перед другом выкладывались, стараясь получше накормить пастухов, так как их ославят по всей деревне, если что-то будет не так.

Матрену временами сваливал недуг. Тогда женщина лежала, практически не двигаясь, не желая ничего, кроме покоя. В это время приходила помочь по хозяйству Маша, ее близкая подруга с ранних лет.

Жизнь Матрены Тимофеевны налаживается

Однако дела звали Матрену к жизни, и, немного полежав, она вставала, расхаживалась медленно, затем начинала передвигаться живее. Она рассказывала Игнатичу, что была в молодости смелая и сильная. Сейчас же Матрена боялась пожара, а поезда - больше всего.

Жизнь Матрены Васильевны все же наладилась к зиме. Ей начали платить пенсию 80 рублей, да еще школа 100 рублей выделяла за постояльца. Матрене завидовали соседки. А она, зашив себе на похороны 200 рублей в подкладку пальто, говорила, что теперь и она немного увидала покой. Даже объявились родственники - 3 сестры, боявшиеся до этого, что женщина станет просить у них помощи.

Вторая глава

Матрена рассказывает Игнатичу о себе

Игнатич со временем сам о себе рассказал. Он сообщил, что провел долгое время в тюрьме. Старуха кивала головой молча, как будто и раньше об этом подозревала. Он узнал также, что Матрена еще до революции вышла замуж и сразу же поселилась в этой избе. У нее было 6 детей, но они все в малолетстве поумирали. Муж с войны не вернулся, пропал без вести. Жила у Матрены воспитанница Кира. А возвратившись однажды из школы, Игнатич застал высокого черного старика в избе. Лицо его заросло сплошь черной бородой. Это оказался Фаддей Миронович, деверь Матрены. Он пришел просить за Григорьева Антона, своего нерадивого сына, который учился в 8 "Г" классе. Матрена Васильевна вечером рассказала о том, что чуть не вышла замуж за него в молодости.

Фаддей Миронович

Фаддей Миронович сватался за нее первым, раньше, чем Ефим. Ей было 19, а ему 23 года. Однако грянула война, и на фронт забрали Фаддея. Матрена его ждала 3 года, но ни единой весточки не пришло. Революции минули, и посватался Ефим. 12 июля, на Петров день, они поженились, а 14 октября, на Покров, вернулся из венгерского плена Фаддей. Если бы не брат, Фаддей убил бы и Матрену, и Ефима. Он говорил позже, что будет искать жену с таким же именем. И вот Фаддей привел "вторую Матрену" в новую избу. Он часто бил жену, и она бегала жаловаться на него Матрене Васильевне.

Кира в жизни Матрены

О чем, казалось бы, жалеть Фаддею? 6 детей родила ему супруга, все они выжили. А дети Матрены Васильевны умирали, не дожив и до 3 месяцев. Женщина считала, что на ней порча. В 1941 году на фронт не взяли Фаддея из-за слепоты, а вот Ефим отправился на войну и пропал без вести. Матрена Васильевна выпросила у "второй Матрены" Киру, младшую дочь, и растила 10 лет, после чего выдала ее замуж за машиниста из Черусти. Тогда же, страдая от болезней и ожидая своей смерти, Матрена объявила свою волю - отдать после смерти отдельный сруб горницы в наследство Кире. Она ничего не сказала о самой избе, которую метили получить еще три ее сестры.

Избу Матрены сломали

Опишем то, как была сломана изба Матрены, продолжая краткое содержание. "Матренин двор" - рассказ, в котором Солженицын рассказывает нам далее о том, что Кира вскоре после откровенного разговора рассказчика со своей хозяйкой приехала к Матрене из Черустей, и старик Фаддей забеспокоился. Оказалось, что в Черустях молодым предлагают для строительства дома участок земли, вот и понадобилась Кире горница Матрены. Загоревшийся захватить в Черустях участок Фаддей зачастил к Матрене Васильевне, требуя от нее обещанную горницу. 2 ночи не спала женщина, ей было нелегко решиться сломать крышу, под которой она жила 40 лет. Это означало для Матрены конец ее жизни. Фаддей однажды в феврале явился с 5 сыновьями, и заработали 5 топоров. Пока избу ломали мужчины, женщины ко дню погрузки готовили самогон. Из Черустей приехал зять-машинист с трактористом. Однако резко менялась погода, и 2 недели трактору не давалась разломанная горница.

Роковое событие

Очень сдала за это время Матрена. Ее ругали сестры за то, что она отдала Кире горницу, куда-то делась кошка... Дорога, наконец, установилась, прибыл трактор с большими санями, затем сбили наскоро и вторые. Стали спорить о том, как их везти - вместе или порознь. Зять-машинист и Фаддей боялись, что двух саней не утянуть трактору, а две ходки трактористу делать не хотелось. Он их за ночь сделать не успевал, а трактор должен к утру стоять в гараже. Мужики, погрузив горницу, сели за стол, однако ненадолго - заставляла спешить темнота. Матрена выскочила вслед за мужчинами, сетуя на то, что одного трактора недостаточно. Ни через час, ни через 4 не возвратилась Матрена. В избу в час ночи постучались и вошли 4 железнодорожника. Они спрашивали, не пили ли рабочие и тракторист перед отъездом. Игнатич загородил вход на кухню, и они заметили с досадой, что в избе никакой попойки не было. Уходя, один из них сказал, что всех "разворотило", а скорый поезд чуть не сошел с рельс.

Подробности произошедшего

Включим некоторые подробности этого трагического события в составленное нами краткое содержание рассказа "Матренин двор". Подруга Матрены, Маша, пришедшая с рабочими, рассказала, что через переезд перевалил трактор с первыми санями, но застряли вторые, самодельные, так как лопнул тянувший их трос. Трактор попытался их вытянуть, сын Фаддея и тракторист ладили трос, им взялась помогать и Матрена. Машинист следил за тем, чтобы поезд с Черустей не нагрянул. А тут подавали задом маневровый паровоз, двигавшийся без огней, он и смял их троих. Работал трактор, поэтому паровоза не слышали. Что же стало с героями произведения? Краткое содержание повести Солженицына "Матренин двор" дает ответ на этот вопрос. Уцелели машинисты и кинулись сразу тормозить скорый. Они едва успели. Разбежались свидетели. Едва не повесился муж Киры, его вытащили из петли. Ведь из-за него погибла тетя и брат жены. Затем муж Киры пошел сдаваться властям.

Третья глава

Краткое содержание рассказа "Матренин двор" продолжается описанием третьей главы произведения. В мешке утром привезли останки Матрены. Три ее сестры пришли, заперли сундук, захватили имущество. Они плакали, укоряя женщину в том, что она погибла, не послушав их, разрешив ломать горницу. Подойдя к гробу, древняя старуха строго произнесла, что в мире есть две загадки: человек не помнит, как он родился, и не знает, как умрет.

То, что произошло после события на железной дороге

Краткое содержание рассказа "Матренин двор" по главам нельзя описать, не рассказав о том, что произошло после рокового события на железной дороге. От людского суда тракторист ушел. Управление дороги было виновато само, что оживленный переезд не охранялся, что без огней шла паровозная "сплотка". Именно поэтому они хотели свалить все на пьянку, а когда сделать это не получилось, решили замять суд. Ремонт искореженных путей шел 3 дня. Дармовые бревна жгли мерзнущие рабочие. Фаддей метался, пытаясь спасти остатки горницы. Об убитой им любимой когда-то женщине и сыне он не горевал. Собрав родню, он свез горницу в объезд через 3 деревни к себе во двор. Погибших на переезде похоронили утром. Фаддей приходил после похорон, рядился об имуществе с сестрами Матрены. Помимо горницы, ему выделили сарай, в которой жила коза, а также весь внутренний забор. Он все свез с сыновьями к себе во двор.

Подходит к концу рассказ, который написал Солженицын ("Матренин двор"). Краткое содержание заключительных событий этого произведения следующее. Заколотили избу Матрены. К ее золовке перебрался Игнатич. Она пыталась всячески унизить бывшую его хозяйку, говоря, что она помогала всем бескорыстно, была грязнулей и неумехой. И лишь тогда перед рассказчиком всплыл образ Матрены, с которой он бок о бок жил, не понимая ее. Эта женщина не выбивалась из сил для того, чтобы купить вещи и затем беречь их больше жизни, не гналась она и за нарядами, которые приукрашивают злодеев и уродов. Никем не оцененная и не понятая, она и была тем праведником, без которого ни одно село, ни один город не стоит. Не стоит без него и вся земля наша, как считает Солженицын. "Матренин двор", краткое содержание которого было представлено в этой статье, - одно из наиболее известных и лучших произведений этого автора. Андрей Синявский назвал его "основополагающей вещью" "деревенской литературы" в нашей стране. Конечно, художественной ценности произведения не передает краткое содержание. "Матренин двор" (Солженицын) по главам был описан нами для того, чтобы познакомить читателя с сюжетной канвой рассказа.

Наверняка вам интересно будет узнать, что произведение основано на реальных событиях. В реальности героиню рассказа звали Захаровой Матреной Васильевной. В селе Мильцево происходили в действительности события, описанные в рассказе. Мы изложили лишь его краткое содержание. "Матренин двор" (Солженицын), по главам описанный в этой статье, знакомит читателя с деревенской жизнью в советское время, с типом праведника, без которого ни одно село не стоит.

Матренин двор - рассказ автобиографичный.

Александр Исаевич Солженицын после окончания срока в ГУЛАГе, приезжает в одну из российских деревень и устраивается на работу учителем.

Жить он останавливается у одной из жительниц деревеньки – Матрены (кстати, Матрена – прототип реальной Матрены Васильевны Захаровой).

Автор селится у шестидесятилетней женщины Матрены. Она часто болеет. Кроме колченогой кошки, грязно-белой козы, мышей и тараканов у нее никого в доме не было. Игнатьич (рассказчик) очень подружился со своей хозяйкой. Жили они скудно, но ладно.

Питались практически одной «картовью», как называла Матрена картошку. Женщина испытывала большую нужду, но не страдала от этого. Доброта ее не оскудела от бедности и жестокости жизни. Она так же бескорыстно помогает людям. Все пользуются ее трудом, но никто не думает о благодарности.

Однажды Матрена рассказывает Игнатьичу всю свою нелегкую жизнь. В молодости она хотела выйти замуж за любимого Фаддея, но его забрали на войну. Ждала его она три года, а он все не возвращался. И вышла замуж за его брата Ефима.

А вскоре вернулся и Фаддей. Обозлился он на Матрену, но не тронул брата. Женился на девушке из соседней деревни, тоже Матрене. Детей у Фаддея было шестеро, и у Ефима с Матреной шестеро, только не жили они дольше трех месяцев, умирали все. Ефим ушел на войну и уже не вернулся обратно.

Матрена выпросила у фаддеевой Матрены дочку Киру. Воспитала ее как родную. А недавно, только до приезда Игнатьича, выдала Киру замуж за тракториста из соседней деревни. Игнатьич внимательно выслушал Матренину историю. Он отнесся с пониманием ко всем ее перепитиям жизни. Сколько вынесла эта женщина, не пожелаешь никому.

Вскоре пришла новая беда: Кире и ее мужу дали участок земли. А для того чтобы получить землю, нужно возвести на ней какую-то постройку. Фаддей решил взять у Матрены горницу от ее избы. Все знали, что горницу эту Матрена после своей смерти завещала Кире.

Матрена несколько дней ходила в раздумьях. Больше ее тревожило не то, что придется отдать горницу, а то, что отдать ее нужно раньше срока. Матрена еще не умерла, а горница-то завещана. Пришел Фаддей с сыновьями и зятьями разбирать эту горницу.

Трещат доски под крышей, стучит топор по бревнам, а Матрена не спит по ночам. Погрузили бревна на трактор. Да не захотели два раза везти, прицепили два воза к одному трактору. И Матрена увязалась вместе с ними, где что подсобить. Игнатьич ждал Матрену вечером на ужин, но не вернулась она.

Подумал, что пошла дальше провожать. Ждал к ночи, не вернулась. А потом пришла соседка и сказала, что Матрена погибла. На переезде сорвало трос между возами. Сын Фаддея с его племянником пошли налажать, а Матрена - между ними. Два вагона задним ходом двигались без фонарей и снесли воз вместе с теми, кто был рядом.

Матрену привезли хоронить в деревню. То, что он нее осталось: часть тела, правая рука и лицо – ровное, белое, как живое…. Фаддей так и не пришел на похороны. Он со всею жадностью думал, как отвести остальные бревна горницы и прихвать еще чего-нибудь. Сестры Матрены тоже пытались делить наследство.

Искренне плакала на похоронах только приемная дочка Кира да ее мать Матрена. А Игнатьич только после похорон понял всю суть Матрены. Как раньше он этого не замечал? Матрена – потерявшая шестерых детей, всю жизнь прожившая для людей, не скопившая ни денег ни богатства. Вот она – праведник, без которого «не стоит село, ни город, ни земля наша».

Образ Матрены

Реалистичность событий поражает читателей. Женщина, испытавшая в своей жизни столько горя и потерь, не знавшая семейного счастья, не потеряла человеческое милосердие. Она жалела свою больную кошку. Бросилась спасать свои фикусы, когда случился пожар. Простая, бескорыстная, добрая душа.

Она помогала всем. Уже не работая в колхозе, она по просьбе грозной жены председателя брала свои вилы и шла разгребать навоз. А.Солженицын не придумал этот образ. Он описал реальную русскую женщину, жившую в каждой деревне. Описал со всею горечью ее жизни, и сам проникся к ней сочувствием.

Своеобразие рассказа

• Рассказ представляет художественную ценность в русской литературе:
• Основная тема произведения – человеческая душа, которая живет несмотря на сложность бытия;
• жанровые особенности: повествование дается через автора с его оценкой происходящего и через его героиню с ее отношением к жизни;
• образ героини символичен: он подобен облику святой;
• языковые особенности (вкрапление диалектизмов, разговорной речи, вариантов произношения слов).

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Матрёнин двор

На сто восемьдесят четвёртом километре от Москвы по ветке, что идёт к Мурому и Казани, ещё с добрых полгода после того все поезда замедляли свой ход почти как бы до ощупи. Пассажиры льнули к стёклам, выходили в тамбур: чинят пути, что ли? из графика вышел?

Нет. Пройдя переезд, поезд опять набирал скорость, пассажиры усаживались.

Только машинисты знали и помнили, отчего это всё.

1

Летом 1956 года из пыльной горячей пустыни я возвращался наугад – просто в Россию. Ни в одной точке её никто меня не ждал и не звал, потому что я задержался с возвратом годиков на десять. Мне просто хотелось в среднюю полосу – без жары, с лиственным рокотом леса. Мне хотелось затесаться и затеряться в самой нутряной России – если такая где-то была, жила.

За год до того по сю сторону Уральского хребта я мог наняться разве таскать носилки. Даже электриком на порядочное строительство меня бы не взяли. А меня тянуло – учительствовать. Говорили мне знающие люди, что нечего и на билет тратиться, впустую проезжу.

Но что-то начинало уже страгиваться. Когда я поднялся по лестнице Владимирского облоно и спросил, где отдел кадров, то с удивлением увидел, что кадры уже не сидели здесь за чёрной кожаной дверью, а за остеклённой перегородкой, как в аптеке. Всё же я подошёл к окошечку робко, поклонился и попросил:

– Скажите, не нужны ли вам математики? Где-нибудь подальше от железной дороги? Я хочу поселиться там навсегда.

Каждую букву в моих документах перещупали, походили из комнаты в комнату и куда-то звонили. Тоже и для них редкость была – все ведь просятся в город, да покрупней. И вдруг-таки дали мне местечко – Высокое Поле. От одного названия веселела душа.

Название не лгало. На взгорке между ложков, а потом других взгорков, цельно-обомкнутое лесом, с прудом и плотинкой, Высокое Поле было тем самым местом, где не обидно бы и жить и умереть. Там я долго сидел в рощице на пне и думал, что от души бы хотел не нуждаться каждый день завтракать и обедать, только бы остаться здесь и ночами слушать, как ветви шуршат по крыше – когда ниоткуда не слышно радио и всё в мире молчит.

Увы, там не пекли хлеба. Там не торговали ничем съестным. Вся деревня волокла снедь мешками из областного города.

Я вернулся в отдел кадров и взмолился перед окошечком. Сперва и разговаривать со мной не хотели. Потом всё ж походили из комнаты в комнату, позвонили, поскрипели и отпечатали мне в приказе: «Торфопродукт».

Торфопродукт? Ах, Тургенев не знал, что можно по-русски составить такое!

На станции Торфопродукт, состарившемся временном серо-деревянном бараке, висела строгая надпись: «На поезд садиться только со стороны вокзала!» Гвоздём по доскам было доцарапано: «И без билетов». А у кассы с тем же меланхолическим остроумием было навсегда вырезано ножом: «Билетов нет». Точный смысл этих добавлений я оценил позже. В Торфопродукт легко было приехать. Но не уехать.

А и на этом месте стояли прежде и перестояли революцию дремучие, непрохожие леса. Потом их вырубили – торфоразработчики и соседний колхоз. Председатель его, Горшков, свёл под корень изрядно гектаров леса и выгодно сбыл в Одесскую область, на том свой колхоз возвысив, а себе получив Героя Социалистического Труда.

Меж торфяными низинами беспорядочно разбросался посёлок – однообразные, худо штукатуренные бараки тридцатых годов и, с резьбой по фасаду, с остеклёнными верандами, домики пятидесятых. Но внутри этих домиков нельзя было увидеть перегородки, доходящей до потолка, так что не снять мне было комнаты с четырьмя настоящими стенами.

Над посёлком дымила фабричная труба. Туда и сюда сквозь посёлок проложена была узкоколейка, и паровозики, тоже густо дымящие, пронзительно свистя, таскали по ней поезда с бурым торфом, торфяными плитами и брикетами. Без ошибки я мог предположить, что вечером над дверьми клуба будет надрываться радиола, а по улице пображивать пьяные да подпыривать друг друга ножами.

Вот куда завела меня мечта о тихом уголке России. А ведь там, откуда я приехал, мог я жить в глинобитной хатке, глядящей в пустыню. Там дул такой свежий ветер ночами и только звёздный свод распахивался над головой.

Мне не спалось на станционной скамье, и я чуть свет опять побрёл по посёлку. Теперь я увидел крохотный базарец. По рани единственная женщина стояла там, торгуя молоком. Я взял бутылку, стал пить тут же.

Меня поразила её речь. Она не говорила, а напевала умильно, и слова её были те самые, за которыми потянула меня тоска из Азии:

– Пей, пей с душою желадной. Ты, потай, приезжий?

– А вы откуда? – просветлел я.

И узнал, что не всё вокруг торфоразработки, что есть за полотном железной дороги – бугор, а за бугром – деревня, и деревня эта – Тальново, испокон она здесь, ещё когда была барыня-«цыганка» и кругом лес лихой стоял. А дальше целый край идёт деревень: Часлицы, Овинцы, Спудни, Шевертни, Шестимирово – всё поглуше, от железной дороги подале, к озёрам.

Ветром успокоения потянуло на меня от этих названий. Они обещали мне кондовую Россию.

И я попросил мою новую знакомую отвести меня после базара в Тальново и подыскать избу, где бы стать мне квартирантом.

Я оказался квартирантом выгодным: сверх платы сулила школа за меня ещё машину торфа на зиму. По лицу женщины прошли заботы уже не умильные. У самой у неё места не было (они с мужем воспитывали её престарелую мать), оттого она повела меня к одним своим родным и ещё к другим. Но и здесь не нашлось комнаты отдельной, везде было тесно и лопотно.

Так мы дошли до высыхающей подпруженной речушки с мостиком. Милей этого места мне не приглянулось во всей деревне; две-три ивы, избушка перекособоченная, а по пруду плавали утки, и выходили на берег гуси, отряхиваясь.

– Ну, разве что к Матрёне зайдём, – сказала моя проводница, уже уставая от меня. – Только у неё не так уборно, в запущи она живёт, болеет.

Дом Матрёны стоял тут же, неподалеку, с четырьмя оконцами в ряд на холодную некрасную сторону, крытый щепою, на два ската и с украшенным под теремок чердачным окошком. Дом не низкий – восемнадцать венцов. Однако изгнивала щепа, посерели от старости брёвна сруба и ворота, когда-то могучие, и проредилась их обвершка.

Калитка была на запоре, но проводница моя не стала стучать, а просунула руку под низом и отвернула завёртку – нехитрую затею против скота и чужого человека. Дворик не был крыт, но в доме многое было под одной связью. За входной дверью внутренние ступеньки поднимались на просторные мосты , высоко осенённые крышей. Налево ещё ступеньки вели вверх в горницу – отдельный сруб без печи, и ступеньки вниз, в подклеть. А направо шла сама изба, с чердаком и подпольем.

Строено было давно и добротно, на большую семью, а жила теперь одинокая женщина лет шестидесяти.

Когда я вошёл в избу, она лежала на русской печи, тут же, у входа, накрытая неопределённым тёмным тряпьём, таким бесценным в жизни рабочего человека.

Просторная изба, и особенно лучшая приоконная её часть, была уставлена по табуреткам и лавкам – горшками и кадками с фикусами. Они заполнили одиночество хозяйки безмолвной, но живой толпой. Они разрослись привольно, забирая небогатый свет северной стороны. В остатке света, и к тому же за трубой, кругловатое лицо хозяйки показалось мне жёлтым, больным. И по глазам её замутнённым можно было видеть, что болезнь измотала её.

Разговаривая со мной, она так и лежала на печи ничком, без подушки, головой к двери, а я стоял внизу. Она не проявила радости заполучить квартиранта, жаловалась на чёрный недуг, из приступа которого выходила сейчас: недуг налетал на неё не каждый месяц, но, налетев, -

– …держит два-дни и три-дни, так что ни встать, ни подать я вам не приспею. А избу бы не жалко, живите.

И она перечисляла мне других хозяек, у кого будет мне покойней и угожей, и слала обойти их. Но я уже видел, что жребий мой был – поселиться в этой темноватой избе с тусклым зеркалом, в которое совсем нельзя было смотреться, с двумя яркими рублёвыми плакатами о книжной торговле и об урожае, повешенными на стене для красоты. Здесь было мне тем хорошо, что по бедности Матрёна не держала радио, а по одиночеству не с кем было ей разговаривать.

И хотя Матрёна Васильевна вынудила меня походить ещё по деревне, и хотя в мой второй приход долго отнекивалась:

– Не умемши, не варёмши – как утрафишь? – но уж встретила меня на ногах, и даже будто удовольствие пробудилось в её глазах оттого, что я вернулся.

Поладили о цене и о торфе, что школа привезёт.

Я только потом узнал, что год за годом, многие годы, ниоткуда не зарабатывала Матрёна Васильевна ни рубля. Потому что пенсии ей не платили. Родные ей помогали мало. А в колхозе она работала не за деньги – за палочки. За палочки трудодней в замусленной книжке учётчика.

Так и поселился я у Матрёны Васильевны. Комнаты мы не делили. Её кровать была в дверном углу у печки, а я свою раскладушку развернул у окна и, оттесня от света любимые матрёнины фикусы, ещё у одного окна поставил стол. Электричество же в деревне было – его ещё в двадцатые годы подтянули от Шатуры. В газетах писали тогда – «лампочки Ильича», а мужики, глаза тараща, говорили: «Царь Огонь!»

Может, кому из деревни, кто побогаче, изба Матрёны и не казалась доброжилой, нам же с ней в ту осень и зиму вполне была хороша: от дождей она ещё не протекала и ветрами студёными выдувало из неё печное грево не сразу, лишь под утро, особенно тогда, когда дул ветер с прохудившейся стороны.

Кроме Матрёны и меня, жили в избе ещё: кошка, мыши и тараканы.

Кошка была немолода, а главное – колченога. Она из жалости была Матрёной подобрана и прижилась. Хотя она и ходила на четырёх ногах, но сильно прихрамывала: одну ногу она берегла, больная была нога. Когда кошка прыгала с печи на пол, звук касания её о пол не был кошаче-мягок, как у всех, а – сильный одновременный удар трёх ног: туп! – такой сильный удар, что я не сразу привык, вздрагивал. Это она три ноги подставляла разом, чтоб уберечь четвёртую.

Но не потому были мыши в избе, что колченогая кошка с ними не справлялась; она как молния за ними прыгала в угол и выносила в зубах. А недоступны были мыши для кошки из-за того, что кто-то когда-то, ещё по хорошей жизни, оклеил матрёнину избу рифлёными зеленоватыми обоями, да не просто в слой, а в пять слоёв. Друг с другом обои склеились хорошо, от стены же во многих местах отстали – и получилась как бы внутренняя шкура на избе. Между брёвнами избы и обойной шкурой мыши и проделали себе ходы и нагло шуршали, бегая по ним даже и под потолком. Кошка сердито смотрела вслед их шуршанью, а достать не могла.

Иногда ела кошка и тараканов, но от них ей становилось нехорошо. Единственное, что тараканы уважали, это черту перегородки, отделявшей устье русской печи и кухоньку от чистой избы. В чистую избу они не переползали. Зато в кухоньке по ночам кишели, и если поздно вечером, зайдя испить воды, я зажигал там лампочку – пол весь, и скамья большая, и даже стена были чуть не сплошь бурыми и шевелились. Приносил я из химического кабинета буры, и, смешивая с тестом, мы их травили. Тараканов менело, но Матрёна боялась отравить вместе с ними и кошку. Мы прекращали подсыпку яда, и тараканы плодились вновь.

По ночам, когда Матрёна уже спала, а я занимался за столом, – редкое быстрое шуршание мышей под обоями покрывалось слитным, единым, непрерывным, как далёкий шум океана, шорохом тараканов за перегородкой. Но я свыкся с ним, ибо в нём не было ничего злого, в нём не было лжи. Шуршанье их – была их жизнь.

И с грубой плакатной красавицей я свыкся, которая со стены постоянно протягивала мне Белинского, Панфёрова и ещё стопу каких-то книг, но – молчала. Я со всем свыкся, что было в избе Матрёны.

Матрёна вставала в четыре-пять утра. Ходикам матрёниным было двадцать семь лет как куплены в сельпо. Всегда они шли вперёд, и Матрёна не беспокоилась – лишь бы не отставали, чтоб утром не запоздниться. Она включала лампочку за кухонной перегородкой и тихо, вежливо, стараясь не шуметь, топила русскую печь, ходила доить козу (все животы её были – одна эта грязно-белая криворогая коза), по воду ходила и варила в трёх чугунках; один чугунок – мне, один – себе, один – козе. Козе она выбирала из подполья самую мелкую картошку, себе – мелкую, а мне – с куриное яйцо. Крупной же картошки огород её песчаный, с довоенных лет не удобренный и всегда засаживаемый картошкой, картошкой и картошкой, – крупной не давал.

Мне почти не слышались её утренние хлопоты. Я спал долго, просыпался на позднем зимнем свету и потягивался, высовывая голову из-под одеяла и тулупа. Они да ещё лагерная телогрейка на ногах, а снизу мешок, набитый соломой, хранили мне тепло даже в те ночи, когда стужа толкалась с севера в наши хилые оконца. Услышав за перегородкой сдержанный шумок, я всякий раз размеренно говорил:

– Доброе утро, Матрёна Васильевна!

И всегда одни и те же доброжелательные слова раздавались мне из-за перегородки. Они начинались каким-то низким тёплым мурчанием, как у бабушек в сказках:

– М-м-мм… также и вам!

И немного погодя:

– А завтрак вам приспе-ел.

Что на завтрак, она не объявляла, да это и догадаться было легко: картовь необлупленная, или суп картонный (так выговаривали все в деревне), или каша ячневая (другой крупы в тот год нельзя было купить в Торфопродукте, да и ячневую-то с бою – как самой дешёвой ею откармливали свиней и мешками брали). Не всегда это было посолено, как надо, часто пригорало, а после еды оставляло налёт на нёбе, дёснах и вызывало изжогу.

Но не Матрёны в том была вина: не было в Торфопродукте и масла, маргарин нарасхват, а свободно только жир комбинированный. Да и русская печь, как я пригляделся, неудобна для стряпни: варка идёт скрыто от стряпухи, жар к чугунку подступает с разных сторон неравномерно. Но потому, должно быть, пришла она к нашим предкам из самого каменного века, что, протопленная раз на досветьи, весь день хранит в себе тёплыми корм и пойло для скота, пищу и воду для человека. И спать тепло.

Я покорно съедал всё наваренное мне, терпеливо откладывал в сторону, если попадалось что неурядное: волос ли, торфа кусочек, тараканья ножка. У меня не хватало духу упрекнуть Матрёну. В конце концов, она сама же меня предупреждала: «Не умемши, не варёмши – как утрафишь?»

– Спасибо, – вполне искренне говорил я.

– На чём? На своём на добром? – обезоруживала она меня лучезарной улыбкой. И, простодушно глядя блекло-голубыми глазами, спрашивала: – Ну, а к ужоткому что вам приготовить?

К ужоткому значило – к вечеру. Ел я дважды в сутки, как на фронте. Что мог я заказать к ужоткому? Всё из того же, картовь или суп картонный.

Я мирился с этим, потому что жизнь научила меня не в еде находить смысл повседневного существования. Мне дороже была эта улыбка её кругловатого лица, которую, заработав наконец на фотоаппарат, я тщетно пытался уловить. Увидев на себе холодный глаз объектива, Матрёна принимала выражение или натянутое, или повышенно-суровое.

Раз только запечатлел я, как она улыбалась чему-то, глядя в окошко на улицу.

В ту осень много было у Матрёны обид. Вышел перед тем новый пенсионный закон, и надоумили её соседки добиваться пенсии. Была она одинокая кругом, а с тех пор, как стала сильно болеть, – и из колхоза её отпустили. Наворочено было много несправедливостей с Матрёной: она была больна, но не считалась инвалидом; она четверть века проработала в колхозе, но потому что не на заводе – не полагалось ей пенсии за себя , а добиваться можно было только за мужа , то есть за утерю кормильца. Но мужа не было уже пятнадцать лет, с начала войны, и нелегко было теперь добыть те справки с разных мест о его сташе и сколько он там получал. Хлопоты были – добытъ эти справки; и чтоб написали всё же, что получал он в месяц хоть рублей триста; и справку заверить, что живёт она одна и никто ей не помогает; и с года она какого; и потом всё это носить в собес; и перенашивать, исправляя, что сделано не так; и ещё носить. И узнавать – дадут ли пенсию.

Хлопоты эти были тем затруднены, что собес от Тальнова был в двадцати километрах к востоку, сельский совет – в десяти километрах к западу, а поселковый – к северу, час ходьбы. Из канцелярии в канцелярию и гоняли её два месяца – то за точкой, то за запятой. Каждая проходка – день. Сходит в сельсовет, а секретаря сегодня нет, просто так вот нет, как это бывает в сёлах. Завтра, значит, опять иди. Теперь секретарь есть, да печати у него нет. Третий день опять иди. А четвёртый день иди потому, что сослепу они не на той бумажке расписались, бумажки-то все у Матрёны одной пачкой сколоты.

– Притесняют меня, Игнатич, – жаловалась она мне после таких бесплодных проходок. – Иззаботилась я.

Но лоб её недолго оставался омрачённым. Я заметил: у неё было верное средство вернуть себе доброе расположение духа – работа. Тотчас же она или хваталась за лопату и копала картовь. Или с мешком под мышкой шла за торфом. А то с плетёным кузовом – по ягоды в дальний лес. И не столам конторским кланяясь, а лесным кустам, да наломавши спину ношей, в избу возвращалась Матрёна уже просветлённая, всем довольная, со своей доброй улыбкой.

– Теперича я зуб наложила, Игнатич, знаю, где брать, – говорила она о торфе. – Ну и местечко, любота одна!

– Да Матрёна Васильевна, разве моего торфа не хватит? Машина целая.

– Фу-у! твоего торфу! Ещё столько, да ещё столько – тогда, бывает, хватит. Тут как зима закрутит, да дуель в окна, так не только топишь, сколько выдувает. Летось мы торфу натаскивали сколища! Я ли бы и теперь три машины не натаскала? Так вот ловят. Уж одну бабу нашу по судам тягают.

Да, это было так. Уже закруживалось пугающее дыхание зимы – и щемило сердца. Стояли вокруг леса, а топки взять было негде. Рычали кругом экскаваторы на болотах, но не продавалось торфу жителям, а только везли – начальству, да кто при начальстве, да по машине – учителям, врачам, рабочим завода. Топлива не было положено – и спрашивать о нём не полагалось. Председатель колхоза ходил по деревне, смотрел в глаза требовательно, или мутно, или простодушно и о чём угодно говорил, кроме топлива. Потому что сам он запасся. А зимы не ожидалось.

Что ж, воровали раньше лес у барина, теперь тянули торф у треста. Бабы собирались по пять, по десять, чтобы смелей. Ходили днём. За лето накопано было торфу повсюду и сложено штабелями для просушки. Этим и хорош торф, что, добыв, его не могут увезти сразу. Он сохнет до осени, а то и до снега, если дорога не станет или трест затомошился. Это-то время бабы его и брали. Зараз уносили в мешке торфин шесть, если были сыроваты, торфин десять, если сухие. Одного мешка такого, принесенного иногда километра за три (и весил он пуда два), хватало на одну протопку. А дней в зиме двести. А топить надо: утром русскую, вечером «голландку».

– Да чего говорить обапол! – сердилась Матрёна на кого-то невидимого. – Как лошадей не стало, так чего на себе не припрёшь, того и в дому нет. Спина у меня никогда не заживает. Зимой салазки на себе, летом вязанки на себе, ей-богу правда!

Ходили бабы в день – не по разу. В хорошие дни Матрёна приносила по шесть мешков. Мой торф она сложила открыто, свой прятала под мостами, и каждый вечер забивала лаз доской.

– Разве уж догадаются, враги, – улыбалась она, вытирая пот со лба, – а то ни в жисть не найдут.

Что было делать тресту? Ему не отпускалось штатов, чтобы расставлять караульщиков по всем болотам. Приходилось, наверно, показав обильную добычу в сводках, затем списывать – на крошку, на дожди. Иногда, порывами, собирали патруль и ловили баб у входа в деревню. Бабы бросали мешки и разбегались. Иногда, по доносу, ходили по домам с обыском, составляли протокол на незаконный торф и грозились передать в суд. Бабы на время бросали носить, но зима надвигалась и снова гнала их – с санками по ночам.

Вообще, приглядываясь к Матрёне, я замечал, что, помимо стряпни и хозяйства, на каждый день у неё приходилось и какое-нибудь другое немалое дело; закономерный порядок этих дел она держала в голове и, проснувшись поутру, всегда знала, чем сегодня день её будет занят. Кроме торфа, кроме сбора старых пеньков, вывороченных трактором на болоте, кроме брусники, намачиваемой на зиму в четвертях («Поточи зубки, Игнатич», – угощала меня), кроме копки картошки, кроме беготни по пенсионному делу, она должна была ещё где-то раздобывать сенца для единственной своей грязно-белой козы.

– А почему вы коровы не держите, Матрёна Васильевна?

– Э-эх, Игнатич, – разъясняла Матрёна, стоя в нечистом фартуке в кухонном дверном вырезе и оборотясь к моему столу. – Мне молока и от козы хватит. А корову заведи, так она меня самою с ногами съест. У полотна не скоси – там свои хозяева, и в лесу косить нету – лесничество хозяин, и в колхозе мне не велят – не колхозница, мол, теперь. Да они и колхозницы до самых белых мух всё в колхоз, всё в колхоз, а себе уж из-под снегу – что за трава?.. По-бывалошному кипели с сеном в межень, с Петрова до Ильина. Считалось, трава – медовая…

Так, одной утельной козе собрать было сена – для Матрёны труд великий. Брала она с утра мешок и серп и уходила в места, которые помнила, где трава росла по обмежкам, по задороге, по островкам среди болота. Набив мешок свежей тяжёлой травой, она тащила её домой и во дворике у себя раскладывала пластом. С мешка травы получалось подсохшего сена – навильник.

Председатель новый, недавний, присланный из города, первым делом обрезал всем инвалидам огороды. Пятнадцать соток песочка оставил Матрёне, а десять соток так и пустовало за забором. Впрочем, и за пятнадцать соток потягивал колхоз Матрёну. Когда рук не хватало, когда отнекивались бабы уж очень упорно, жена председателя приходила к Матрёне. Она была тоже женщина городская, решительная, коротким серым полупальто и грозным взглядом как бы военная.

Она входила в избу и, не здороваясь, строго смотрела на Матрёну. Матрёна мешалась.

– Та-ак, – раздельно говорила жена председателя. – Товарищ Григорьева! Надо будет помочь колхозу! Надо будет завтра ехать навоз вывозить!

Лицо Матрёны складывалось в извиняющую полуулыбку – как будто ей было совестно за жену председателя, что та не могла ей заплатить за работу.

– Ну что ж, – тянула она. – Я больна, конечно. И к делу вашему теперь не присоединёна. – И тут же спешно исправлялась: – Кому часу приходить-то?

– И вилы свои бери! – наставляла председательша и уходила, шурша твёрдой юбкой.

– Во как! – пеняла Матрёна вслед. – И вилы свои бери! Ни лопат, ни вил в колхозе нету. А я без мужика живу, кто мне насадит?..

И размышляла потом весь вечер:

– Да что говорить, Игнатич! Ни к столбу, ни к перилу эта работа. Станешь, об лопату опершись, и ждёшь, скоро ли с фабрики гудок на двенадцать. Да ещё заведутся бабы, счёты сводят, кто вышел, кто не вышел. Когда, бывалоча, по ceбe работали, так никакого звуку не было, только ой-ой-ойиньки, вот обед подкатил, вот вечер подступил.

Всё же поутру она уходила со своими вилами.

Но не колхоз только, а любая родственница дальняя или просто соседка приходила тоже к Матрёне с вечера и говорила:

– Завтра, Матрёна, придёшь мне пособить. Картошку будем докапывать.

И Матрёна не могла отказать. Она покидала свой черёд дел, шла помогать соседке и, воротясь, ещё говорила без тени зависти:

– Ах, Игнатич, и крупная ж картошка у неё! В охотку копала, уходить с участка не хотелось, ей-богу правда!

Тем более не обходилась без Матрёны ни одна пахота огорода. Тальновские бабы установили доточно, что одной вскопать свой огород лопатою тяжеле и дольше, чем, взяв соху и вшестером впрягшись, вспахать на себе шесть огородов. На то и звали Матрёну в помощь.

– Что ж, платили вы ей? – приходилось мне потом спрашивать.

– Не берёт она денег. Уж поневоле ей вопрятаешь.

Ещё суета большая выпадала Матрёне, когда подходила её очередь кормить козьих пастухов: одного – здоровенного, немоглухого , и второго – мальчишку с постоянной слюнявой цыгаркой в зубах. Очередь эта была в полтора месяца раз, но вгоняла Матрёну в большой расход. Она шла в сельпо, покупала рыбные консервы, расстарывалась и сахару и масла, чего не ела сама. Оказывается, хозяйки выкладывались друг перед другом, стараясь накормить пастухов получше.

– Бойся портного да пастуха, – объясняла она мне. – По всей деревне тебя ославят, если что им не так.

И в эту жизнь, густую заботами, ещё врывалась временами тяжёлая немочь, Матрёна валилась и сутки-двое лежала пластом. Она не жаловалась, не стонала, но и не шевелилась почти. В такие дни Маша, близкая подруга Матрёны, с самых молодых годков, приходила обихаживать козу да топить печь. Сама Матрёна не пила, не ела и не просила ничего. Вызвать на дом врача из поселкового медпункта было в Тальнове вдиво, как-то неприлично перед соседями – мол, барыня. Вызывали однажды, та приехала злая очень, велела Матрёне, как отлежится, приходить на медпункт самой. Матрёна ходила против воли, брали анализы, посылали в районную больницу – да так и заглохло.

Дела звали к жизни. Скоро Матрёна начинала вставать, сперва двигалась медленно, а потом опять живо.

– Это ты меня прежде не видал, Игнатич, – оправдывалась она. – Все мешки мои были, по пять пудов тижелью не считала. Свёкор кричал: «Матрёна! Спину сломаешь!» Ко мне дивирь не подходил, чтоб мой конец бревна на передок подсадить. Конь был военный у нас, Волчок, здоровый…

– А почему военный?

– А нашего на войну забрали, этого подраненного – взамен. А он стиховой какой-то попался. Раз с испугу сани понёс в озеро, мужики отскакивали, а я, правда, за узду схватила, остановила. Овсяной был конь. У нас мужики любили лошадей кормить. Которые кони овсяные, те и тижели не признают.

Но отнюдь не была Матрёна бесстрашной. Боялась она пожара, боялась молоньи , а больше всего почему-то – поезда.

– Как мне в Черусти ехать, с Нечаевки поезд вылезет, глаза здоровенные свои вылупит, рельсы гудят – аж в жар меня бросает, коленки трясутся. Ей-богу правда! – сама удивлялась и пожимала плечами Матрёна.

– Так может потому, что билетов не дают, Матрёна Васильевна?

Всё же к той зиме жизнь Матрёны наладилась как никогда. Стали-таки платить ей рублей восемьдесят пенсии. Ещё сто с лишком получала она от школы и от меня.

– Фу-у! Теперь Матрёне и умирать не надо! – уже начинали завидовать некоторые из соседок. – Больше денег ей, старой, и девать некуда.

– А что – пенсия? – возражали другие. – Государство – оно минутное. Сегодня, вишь, дало, а завтра отымет.

Заказала себе Матрёна скатать новые валенки. Купила новую телогрейку. И справила пальто из ношеной железнодорожной шинели, которую подарил ей машинист из Черустей, муж её бывшей воспитанницы Киры. Деревенский портной-горбун подложил под сукно ваты, и такое славное пальто получилось, какого за шесть десятков лет Матрёна не нашивала.

И в середине зимы зашила Матрёна в подкладку этого пальто двести рублей – себе на похороны. Повеселела:

– Маненько и я спокой увидала, Игнатич.

Прошёл декабрь, прошёл январь – за два месяца не посетила её болезнь. Чаще Матрёна по вечерам стала ходить к Маше посидеть, семячки пощёлкать. К себе она гостей по вечерам не звала, уважая мои занятия. Только на Крещенье, воротясь из школы, я застал в избе пляску и познакомлен был с тремя матрёниными родными сёстрами, звавшими Матрёну как старшую – лёлька или нянька. До этого дня мало было в нашей избе слышно о сёстрах – то ли опасались они, что Матрёна будет просить у них помощи?

Одно только событие или предзнаменование омрачило Матрёне этот праздник: ходила она за пять вёрст в церковь на водосвятие, поставила свой котелок меж других, а когда водосвятие кончилось и бросились бабы, толкаясь, разбирать – Матрёна не поспела средь первых, а в конце – не оказалось её котелка. И взамен котелка никакой другой посуды тоже оставлено не было. Исчез котелок, как дух нечистый его унёс.

– Бабоньки! – ходила Матрёна среди молящихся. – Не прихватил ли кто неуладкой чужую воду освячённую? в котелке?

Не признался никто. Бывает, мальчишки созоровали, были там и мальчишки. Вернулась Матрёна печальная. Всегда у неё бывала святая вода, а на этот год не стало.

Не сказать, однако, чтобы Матрёна верила как-то истово. Даже скорей была она язычница, брали в ней верх суеверия: что на Ивана Постного в огород зайти нельзя – на будущий год урожая не будет; что если мятель крутит – значит, кто-то где-то удавился, а дверью ногу прищемишь – быть гостю. Сколько жил я у неё – никогда не видал её молящейся, ни чтоб она хоть раз перекрестилась. А дело всякое начинала «с Богом!» и мне всякий раз «с Богом!» говорила, когда я шёл в школу. Может быть, она и молилась, но не показно, стесняясь меня или боясь меня притеснить. Был святой угол в чистой избе, и иконка Николая Угодника в кухоньке. Забудни стояли они тёмные, а во время всенощной и с утра по праздникам зажигала Матрёна лампадку.

Только грехов у неё было меньше, чем у её колченогой кошки. Та – мышей душила…

Немного выдравшись из колотной своей житёнки, стала Матрёна повнимательней слушать и моё радио (я не преминул поставить себе разведку – так Матрёна называла розетку. Мой приёмничек уже не был для меня бич, потому что я своей рукой мог его выключить в любую минуту; но, действительно, выходил он для меня из глухой избы – разведкой). В тот год повелось по две, по три иностранных делегации в неделю принимать, провожать и возить по многим городам, собирая митинги. И что ни день, известия полны были важными сообщениями о банкетах, обедах и завтраках.

Матрёна хмурилась, неодобрительно вздыхала:

– Ездят-ездят, чего-нибудь наездят.

Услышав, что машины изобретены новые, ворчала Матрёна из кухни:

– Всё новые, новые, на старых работать не хотят, куды старые складывать будем?

Ещё в тот год обещали искусственные спутники Земли. Матрёна качала головой с печи:

– Ой-ой-ойиньки, чего-нибудь изменят, зиму или лето.

Исполнял Шаляпин русские песни. Матрёна стояла-стояла, слушала и приговорила решительно:

– Чудно поют, не по-нашему.

– Да что вы, Матрёна Васильевна, да прислушайтесь!

Ещё послушала. Сжала губы: